"Дмитрий Балашов. Вечер столетия (Святая Русь, #7) [И]" - читать интересную книгу автора

позабытый уже ныне живущими родовичами грех. Весной неожиданно и нелепо
погиб последний, третий сын Марьи Михайловны Полиевкт.
Полиевкт был поздним ребенком и рос как-то тихо, не привлекая к себе
особенного, как это часто бывает с поздними детьми, внимания матери,
отвлеченной бурною судьбою казненного Ивана Вельяминова и мужеством
трагически погибшего в битве на Дону княжого свояка Микулы. Младшенького,
по первости слабого здоровьем, держали больше в деревне, на свежем
сосновом воздухе да на парном молоке, а значит, и не на глазах властной
матери, которая почти безвылазно сидела на Москве, поддерживая, как могла,
честь великого вельяминовского рода. А там болезни да хворость настигли и
саму Марью Михайловну. Был продан Федору Кошке родовой терем в Кремнике,
близ владычных палат. Был выстроен другой после последнего московского
пожара...
Марья Михайловна только и заметила растущего сына, когда он явился к
ней рослым, кровь с молоком, здоровым отроком, обещавшим поддержать и
продолжить гаснущую славу семьи.
Новые заботы явились: ввести сына в среду великой боярской господы,
добиваться для него чинов и званий, приличных родовой местнической чести.
Нынче сыну было обещано, невдолге уже, и боярство. Деверь Тимофей, не так
давно только и сам ставший наконец-то боярином, спасибо ему, расстарался,
похлопотал за племянника перед князем Митрием. Тот-то должен понимать!
Легко ли ей, коли Иван казнен за измену, а Микула погиб на бою и сына
никоторого не оставил после себя! За дочерью родовое добро, Микулины земля
и села, все отошло зятю, Ивану Всеволожу. Попользовался... князек!
Недолюбливала Марья Михайловна красавца Ивана Всеволожа, каким-то обманным
да и спесивым казался ей потомок смоленских княжат. А чем и спесивится! С
их, вельяминовских, животов только и выстал!
Явилась теперь иная забота: выгодно женить младшего сына. Невеста,
слава Богу, нашлась хорошая и с приданым неплохим. За заботами да
хлопотами ожила Марья Михайловна, некогда стало болеть. Вновь обрела
властную силу голоса и нрава, перешерстила распустившихся было прислужниц,
кого-то прогнала с очей, кого-то сослала в деревню. Вновь заблистали
вельяминовские хоромы отменною чистотой, вновь восславились усердием и
преданностью челяди.
Полиевкту невдолге должно было исполниться тридцать лет. К тому сроку
обещано было ему и место в Думе государевой. Уже и дочерь народила ему
молодая жена, названную Евфросиньей, Фросей, так-то по-простому. Прислуга,
греческого имени не выговаривая, звала малышку Опросиньей или Опросей. И
теперь бы еще и сына пристойно было невестке родить! И вдруг...
Ставил Полиевкт церкву у себя в боярском селе, в волости Илемне, под
Вереей. Церкву сводили по-новому, на шатровый верх, как покрасовитее. И
поставили на высоком, красном месте, на обрыве над речкой. Молодой хозяин
сам почасту лазал на леса, не столько проверяя работу древоделей, как
любуясь озором, открывавшимся с высоты, - неоглядною холмистою далью. И
уже срубили шатер, и уже покрыли узорным осиновым лемехом маковицы храма,
уже утверждали крест... И туда, к самому кресту, от дурашливой юной удали
полез молодой Полиевкт Вельяминов. Забедно показалось достигнуть той
высоты и оттоль, от креста, обозреть далекие дали, пока не разобрали
подмостей мастера (а тогда уж и не досягнешь дотудова!). День был ясен и
ярок, озорной ветер трепал кудри боярина. Река внизу под солнцем казалась