"Константин Бальмонт. Воздушный путь (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

ее вокруг горла. Теплая горячая радость на несколько мгновений вливалась в
сердце, потом от того или иного звука, раздававшегося в коридоре, сердце
сжималось, в нем снова было свинцово и холодно, и я знал, что из этого
ничего не выйдет.
Но теперь, когда истекал одиннадцатый час, я сидел, спокойный, перед
книгой, которой не читал, спиною к двери, кончавшейся сверху стеклянным
четвероугольником; на нем был написан номер комнаты, и спиною своей я как
будто слушал, как будто глядел, чего-то ждал, что должно прийти оттуда. Мне
сделалось жутко и в то же время успокоительно, когда раздался знакомый стук,
и, обернувшись, я увидел на стеклянном квадрате тень от высокой фигуры. "Вот
это", - сказал я про себя и, встав, отворил дверь Фомушке. Решение мое
созрело внезапно, мгновенно.
- Хотите чаю? - спросила Мелитта.
- Нет, благодарю, - ответил Фомушка. - Но пока я к вам шел, разорвал
перчатку. Не почините ли?
И он наклонился с ужимкой.
Мелитта стала чинить его перчатку, он сел около нее и
ласково-насмешливо начал расспрашивать ее о вчерашнем дне, а я, выйдя из
комнаты, прошел коридор до окна, раскрыл его, посмотрел вниз на каменный
двор, как будто считая, сколько тут саженей, посмотрел на небо над крышами,
и оно показалось мне странно тусклым и бледным для этого солнечного дня и
живым, словно оттуда что-то спускалось на меня, безличное, большое и
враждебное. Вернулся в комнату, сел на прежнее место и, разрезав не торопясь
листок бумаги на три равные части, стал писать. На одной написал: "В
полицию. В смерти моей прошу никого не винить. Прошу похоронить меня здесь,
в Москве". На другой: "Фомушка, прошу тебя, отвези Мелитту в N-скую
губернию, к ее родственникам". На третьей: "Мелитта, прости меня за ту боль,
что причиняю тебе. Иначе не могу. Прощай".
Так просто. Так обыкновенно. Но теперь уже нет возврата.
- Что это вы, миленький, - промолвил, усмехаясь, Фомушка, - так
торжественны? Уж не предсмертные ли записочки пишете?
- Вот именно, Фомушка, вот именно, - ответил я, передразнивая его
интонацию.
Но когда я встал от стола своего, мной овладел страх, что кто-нибудь из
них подойдет и прочтет эти записки. Я положил на них книгу и подошел к
чайному столу. Вид у меня, должно быть, был странный. И Мелитта и Фомушка
смотрели на меня вопросительно и, видимо, ждали, что я что-то скажу. Но у
меня не было слов. Мне хотелось поскорее уйти из комнаты, и сделалось
необъяснимо трудно выйти. Я сделал несколько бессвязных движений. На чайном
столе стояла коробка с конфетами. Я взял одну и положил ее в рот. В ту же
секунду мной овладел страх, что у меня заболят зубы. Я налил полстакана чаю
и быстро выпил его. В правом кармане у меня было серебряное портмоне,
которое когда-то подарила мне мать. Я подумал: "Если, падая, я упаду на эту
ногу, оно раздробит ногу, и это будет больно". Я вынул портмоне и положил
его на письменный стол. "Часы разобьются, - подумал я тотчас, - нужно их
вынуть". И усмехнулся про себя: "Уж теперь не нужно". Потом, подойдя к
Мелитте, я молча поцеловал ее в лоб. Я никогда до этой минуты не целовал ее
в лоб.
- Что с тобой? - спросила она.
Я ничего не ответил и молча пошел из комнаты, но мне казалось, что ноги