"Оноре де Бальзак. Альбер Саварюс" - читать интересную книгу автора

образом для того, чтобы попасть когда-нибудь в палату пэров с титулом графа
Альбера Саварон де Саварюса, и, несмотря на то, что я незаконного
происхождения и даже не усыновлен, - возродить во Франции прекрасное имя,
угасающее в Бельгии".
- Ах, я была в атом уверена, он знатного рода! - воскликнула Розали,
уронив письмо.
"Ты знаешь, что я добросовестно изучил политику, был малоизвестным, но
верноподданным и полезным журналистом и неплохим секретарем одного
государственного деятеля, покровительствовавшего мне в 1829 году. Вновь
превращенный в ничто Июльской революцией в то самое время, когда мое имя
начинало приобретать известность, когда я должен был стать наконец как
докладчик Государственного совета необходимым колесиком правительственного
механизма, я сделал промах, сохранив верность побежденным, борясь за них,
хотя они уже исчезли со сцены. Ах, почему мне было тогда только тридцать три
года, почему я не попросил тебя выставить мою кандидатуру на выборах? Я
скрыл от тебя и опасности, угрожавшие мне, и свое самопожертвование. Чего же
ты хочешь, раз я верил в себя! Мы не сошлись бы во мнениях. Десять месяцев
назад, когда тебе казалось, что я весел и доволен, занят писанием
политических статей, на самом деле я был в отчаянии: я предвидел, что в
тридцать семь лет останусь с двумя тысячами франков в кармане, не пользуясь
ни малейшей известностью, предвидел неудачу своей очередной затеи -
ежедневной газеты, сообразующейся лишь с интересами будущего, а не с
политическими страстями данной минуты. Я не знал, на что решиться. Как плохо
мне было! Я бродил, мрачный и угнетенный, по пустынным закоулкам
ускользавшего от меня Парижа, размышляя об обманутых мечтах своего
честолюбия, но будучи не в силах отказаться от них. О, какие письма,
проникнутые жестокой болью, писал я тогда ей, моей второй совести, моему
второму "я"! Иногда я говорил себе: "Зачем строить такие грандиозные планы?
Зачем желать всего? Почему не ожидать счастья, посвятив себя какому-нибудь
простому занятию, убивающему время?"
Я начал подумывать о скромном месте, могущем дать мне средства к жизни,
и собирался было стать редактором одной газеты, издатель которой,
честолюбивый денежный мешок, ничего не смыслил в этом деле. Но меня объял
ужас.
"Захочет ли она, чтобы ее мужем сделался человек, опустившийся так
низко?" - спросил я себя. При этой мысли мне показалось, будто мне снова
только двадцать два года. О дорогой Леопольд, как слабеет душа, находясь в
нерешительности! Как должны страдать орлы в клетках, львы, лишенные свободы!
Они страдают так же, как страдал Наполеон, но не на острове Св. Елены, а на
набережной Тюильри десятого августа, когда видел жалкую защиту Людовика XVI
и мог легко подавить мятеж, что он и сделал на этом самом месте позже, в
вандемьере. Так вот, и я испытал эти страдания одного дня, растянувшиеся на
четыре года. Сколько речей, предназначенных для Палаты депутатов, произнес я
в пустынных аллеях Булонского леса! Эти бесполезные импровизации все же
изощрили мой язык и приучили ум свободно излагать мысли. Пока я мучился
втайне от тебя, ты успел жениться, уплатить все долги и стать помощником
мэра округа, получив вдобавок крест за рану на улице Сен-Мерри.
Слушай: когда я был еще малышом и мучил майских жуков, движения этих
бедных насекомых иногда приводили меня в трепет. Это бывало, когда я видел,
как они делают все новые и новые усилия взлететь, но все-таки не могут