"Оноре де Бальзак. Луи Ламбер" - читать интересную книгу автора

когда-нибудь послужит человеческой науке. Я становился Ламберу на живот и
стоял на нем в течение нескольких минут, причем он не испытывал никакой
боли; но, несмотря на эти безумные попытки, припадка каталепсии у нас не
произошло. Это отступление мне показалось необходимым, чтобы объяснить
возникшие у меня спервоначалу сомнения, которые господин Лефевр полностью
рассеял.
- Когда припадок прошел, - сказал он, - мой племянник погрузился в
состояние глубочайшего ужаса, в меланхолию, которую ничто не могло рассеять.
Он решил, что поражен бессилием. Я стал наблюдать за ним с заботливостью
матери и успел остановить его в тот момент, когда он чуть не сделал самому
себе ту операцию, которой Ориген[57] приписывал возникновение своего
дарования. Я поспешил увезти его в Париж, чтобы поручить заботам господина
Эскироля. Во время путешествия Луи почти был все время погружен в дремоту и
не узнавал меня. В Париже врачи объявили его неизлечимым и единодушно
посоветовали оставить его в полном одиночестве, стараться не нарушать
тишины, необходимой для его маловероятного выздоровления, а для этой цели
поместить в прохладной комнате, где всегда царил бы полумрак. Мадмуазель де
Вилльнуа, от которой я скрыл состояние Луи, - продолжал он, щуря глаза, - и
свадьбу которой считали расстроившейся, приехала в Париж и узнала решение
врачей. Тотчас же она пожелала увидеть Ламбера, который едва узнал ее; затем
она решила, как это свойственно прекрасным душам, посвятить свою жизнь
необходимым заботам о его выздоровлении. Она говорила, что была бы обязана
все это сделать для своего мужа. Неужели же для возлюбленного надо делать
меньше? И она увезла Луи в Вилльнуа, где они и живут вот уже два года.
Вместо того, чтобы продолжать путешествие, я вышел в Блуа с намерением
увидеть Луи. Старик Лефевр потребовал, чтобы я остановился только в его
доме, где он показал мне комнату своего племянника, книги и все
принадлежавшие ему предметы. При виде каждой вещи из груди старика
вырывалось скорбное восклицание, выдававшее и те надежды, которые возбудил в
нем преждевременно созревший гений Ламбера, и ужасную скорбь непоправимой
потери.
- Этот молодой человек знал все, сударь, - говорил он, кладя на стол
том, где заключались известные творения Спинозы[58]. - Как такой
замечательный ум мог свихнуться?
- Но, сударь, - ответил я, - не могло ли это быть следствием его
исключительно мощной натуры? Если он действительно жертва еще не
обследованного во всех отношениях кризиса, который мы называем "безумием", я
готов считать причиной всего страсть. Занятия Луи, образ жизни, который он
вел, довели его силы и способности до такого напряжения, что тело и дух его
не выдержали бы и самого легкого дополнительного возбуждения: любовь должна
была или сломать их, или поднять до необычных проявлений, на которые мы,
быть может, клевещем, именуя их, так или иначе, без достаточного понимания.
Наконец, может быть, он увидел в наслаждениях брака препятствие на пути
совершенствования своих внутренних чувств и своего полета через духовные
миры.
- О сударь, - ответил старик, внимательно выслушав меня, - ваше
рассуждение очень логично, но даже если я в нем разберусь, то разве это
печальное знание утешит меня в потере племянника?
Дядя Ламбера принадлежал к числу людей, живущих только сердцем.
На следующий день я уехал в Вилльнуа. Добрый старик сопровождал меня до