"Леонид Бараев. Часы Фишера" - читать интересную книгу автора

случаях выражаться, оружием, означает не больше не меньше, как
повторить сам путь Р.Фишера в шахматах (и - к шахматам),
"скопировать" его повседневное отношение к ним, его рабочую
манеру, его стиль и само содержание подготовки.
Но кто на это способен?
Кто способен так перестраиваться, да к тому же практически
уже не вполне в первой половине творческой жизни? Именно -
творческой, а не только (и не столько) спортивной.
Конечно, чувствуется в таком, с одной стороны
холодновато-объективном (объективирующем, повторяю) подходе и
некоторая остервенелость, не побоюсь этого слова,
особо-пристрастная жесткость.
Фишера слишком много и долго обижали коллеги. И в
личностном (личном) плане, невольно, а изредка и "вольно", и в
творческо-спортивном. Натерпелся и решил... быть "с ними"
построже: это так понятно. Натерпелся - и, следовательно, как
бы (словно бы, вроде бы) имеет право...
А связать ему руки, запретить-ограничить... как? с какой
стороны? и будет ли это удаваться - в огромной горячке борьбы?
Что такое процесс писания для обычного, рядового
чиновничьего люда (по тому же Гоголю). Да ни больше ни меньше,
чем "скрыпенье перьями": "когда все уже отдохнуло после
департаментского скрыпенья перьями, беготни (!) своих и чужих
необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно,
больше даже (!), чем нужно, неугомонный человек, - когда
чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время... когда
все (!) стремится развлечься, - Акакий Акакиевич не предавался
никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудь
видел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он
ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне:
что-то бог пошлет переписывать завтра? Так протекала мирная
жизнь человека, который с четырьмястами жалованья умел быть
довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, до глубокой
старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на
жизненной дороге" (цит. соч., стр.133).
Башмачкин погиб потому, что у него украли (грабанули, с
плеч сняли) шинель?
Ни в коем случае. Гоголь совершенно определенно
подчеркивает это - моментами неопровержимо-обстоятельственными,
физиологически-бытовыми. Раздетый Акакий Акакиевич благополучно
дошел до дому, травмированный грабителями, замерзающий во время
вьюги он не заболел. Почему? Да потому, что не произошло
главной катастрофы - отклонения от обычных, неизменных,
незаменимых непременнейших занятий. Не было отрыва от дела, еще
не было. Хотя он уже начинался - на радостях, после того, как
шинель была справлена: "Пообедал он весело и после обеда УЖ
НИЧЕГО НЕ ПИСАЛ, никаких (!) бумаг, а так немножко
ПОСИБАРИТСТВОВАЛ на постели, пока не потемнело" (стр.144).
Отрыв произошел даже не после грабежа, а когда Башмачкин
решил (аккурат как явный непрофессионал, то есть потерявший