"Мюриель Барбери. Элегантность ежика " - читать интересную книгу автора

мужчины каждый день бредут, точно тени в ад; пошлость работодательниц, чью
низость не прикроют никакие деньги и которые обращаются с ней хуже, чем с
шелудивой собакой. И надо видеть Мануэлу, преподносящую мне торжественно,
как королеве, плоды своего кондитерского искусства, чтоб оценить ее
великодушие. Да-да, как королеве. Стоит появиться Мануэле - и привратницкая
становится дворцом, а наша бедная пирушка - королевской трапезой. Подобно
сказочнику, который превращает серую жизнь в сияющую феерию, Мануэла умеет
наполнить обыденность сердечным теплом и весельем.
- Сынок Пальеров поздоровался со мной на лестнице, - вдруг говорит она,
прерывая молчание.
Я фыркаю и пожимаю плечами:
- Начитался Маркса.
- Маркса? - переспрашивает Мануэла, и "кс" звучит у нее почти как "ш",
мягкое и ласковое, как ясное небо.
- Это отец коммунизма, - уточняю я.
- Политика, - презрительно морщится Мануэла. - Игрушка для богатых
деток, которой они ни с кем не поделятся. - И, подумав, поднимает бровь: -
Странно, обычно он читает совсем другие книжки.
Кто-кто, а Мануэла отлично знает, какие журнальчики молодые люди прячут
под матрас, и сынок Пальеров одно время такой литературой очень увлекался,
причем имел свои пристрастия, судя по замусоленной страничке с красноречивым
заголовком: "Маркизы-озорницы".
Мы с Мануэлой смеемся и еще какое-то время болтаем о том о сем как две
добрые подружки. Я страшно люблю эти наши посиделки, и у меня сжимается
сердце при мысли о том дне, когда исполнится мечта Мануэлы и она уедет на
родину насовсем, а я останусь тут дряхлеть в одиночку и некому будет дважды
в неделю возводить меня в сан тайной королевы. И еще я со страхом думаю о
том, что, когда уедет Мануэла, моя единственная за всю жизнь подруга,
единственный человек, который все понимает, хоть никогда ни о чем не
спрашивает, ее отъезд, пожалуй, станет концом, саваном забвения для той,
кого никто не знает.
В парадном послышались шаги и характерный звук - кто-то нажал кнопку
лифта, старого подъемника с черной сеткой и кабиной с откидными дверцами,
обитой кожей и обшитой деревом, - ни дать ни взять старинная карета, не
хватает только грума, вот только места для него не предусмотрено. Шаги
знакомые - это Пьер Артанс с пятого этажа, гастрономический критик с
замашками олигарха в худшем смысле слова: каждый раз, когда ему случается
заглянуть в привратницкую, он щурится, как будто я живу в темной пещере,
хотя его собственные глаза свидетельствуют об обратном.
- А эти его знаменитые статьи, читала я их... - Лично я ни слова не
поняла, - так говорит о них Мануэла. Сама она считает, что хорошее жаркое
само за себя говорит.
Да и нечего там понимать. Жалко смотреть, как такой талант
растрачивается понапрасну из-за слепоты его обладателя. Пьер Артанс может
написать несколько страниц, допустим, о помидорах, причем написать
блестяще - под его пером критическая статья превращается в увлекательный
рассказ, что само по себе большое искусство, - но так, как будто автор
никогда не видел, не держал в руках простого помидора, и потому написанное
производит впечатление плачевных потуг на живость. Как можно быть столь
даровитым и в то же время столь слепым ко всему, что тебя окружает? - часто