"Джулиан Барнс. Как это было" - читать интересную книгу автора

банка на восьмидесятые годы, а затем напомнил, что в случае непоступления на
мой счет суммы, достаточной, чтобы закрасить черную дыру овердрафта, я
вообще не получу новой чековой книжки, назовись я хоть Санта Клаусом. В
ответ я с ходу перестроился, умело подпустил подхалимажа, потом покрутил у
него перед носом моим прославленным обаянием, и старый Уолт охнуть не успел,
как очутился у моих ног на коленях, заклиная о пощаде. И я, так уж и быть,
позволил ему подписать разрешение на перемену имени.
Знакомые, которые звали меня Найджел, все куда-то подевались. Кроме
Стюарта, конечно. Попросите Стюарта, он вам расскажет про нашу школьную
жизнь. Я, разумеется, не оскорблял мою память требованием хранить весь этот
банальный хлам. А Стюарт, бывало, от нечего делать принимался перечислять в
алфавитном порядке: "Адаме, Айткен, Аптед, Белл, Беллами..." (Фамилии я
сейчас, естественно, выдумал.)
- Что это? - спрашивал я. - Твоя новая мантра?
Он хлопал глазами. Наверно, думал, что мантра-- это такая модель
автомобиля. "Олдсмобил Мантра*.
- Да нет. Ты разве не помнишь? Это наш пятый "А". Старый Бифф Воукинс
был у нас классным руководителем.
Но я не помню. Не желаю помнить. Воспоминание - это волевой акт. Так
же, как и забвение. Мне кажется, я начисто искоренил из памяти мои первые
восемнадцать лет, сделал из них безвредное пюре для детского питания. А
каково было бы существовать под тяжестью всего этого? Первый велосипед,
первые слезы, старый мишка с отку-
18
еанным ухом. Это мало того что неэстетично, но еще и вредно. Если
слишком хорошо помнить свое прошлое, начнешь еше, пожалуй, винить его за
настоящее. Смотрите, что со мной делали, вот почему я такой, это не моя
вина. Позвольте поправить вас: вина-то, вернее всего, как раз ваша. И
увольте меня от подробностей.
Говорят, чем старее становишься, тем отчетливее вспоминаешь раннее
детство. Одна из ловушек, поджидающих впереди, - месть старческим
слабоумием. Кстати, я излагал вам мою теорию жизни? Жизнь подобна вторжению
в Россию. Начало похода - блиц, блестят кивера, пляшут плюмажи, как
переполошившийся курятник; лихой рывок вперед, воспетый в красноречивых
донесениях, противник отступает; а затем долгий, унылый, изматывающий поход,
сокращаются рационы, и в лицо летят первые снежинки. Противник сжигает
Москву, и вы начинаете отход под натиском генерала Января, у которого ногти
-- ледяные сосульки. Горестная ретирада. Казачьи набеги. И кончается тем,
что вы падаете, убитый из пушки мальчишкой-канониром при переправе через
польскую речку, которой даже вообще нет на карте у вашего генерала.
Я не желаю стареть. Увольте меня от этого. Можете? Увы, даже вам это не
под силу. Ну, так возьмите вот сигарету. Берите, берите, закуривайте. Не
хотите, не надо, воля ваша. Дело вкуса.
2. Не одолжишь ли соверен?
СТЮАРТ: В каком-то смысле можно только удивляться, что "Эдвардиан"
по-прежнему выходит, меня это скорее радует. Удивительно и что наша школа до
сих пор существует. Когда в стране разделывались с классическими шко-
19
лами и вместо них устраивали единые средние, и местные школы второй
ступени, и приготовительные колледжи, и всех смешивали со всеми, в то время