"Джулиан Барнс. Вспышка" - читать интересную книгу автора

Итак, любовь к своему же творению? Верочка на сцене, освещенная огнями
рампы, Верочка за кулисами, освещенная газовым рожком, - его Верочка, тем
более желанная теперь, что он проглядел ее в своей пьесе тридцать лет назад?
Если, как порой утверждают, в любви человек всецело обращен на себя, если
предмет ее в конечном счете не важен, потому что влюбленный ценит лишь
возникшие в нем самом чувства, то существует ли закругленность более
складная, чем любовь драматурга к своему персонажу? Кому нужно вторжение
реальной женщины, реальной ее, освещенной солнцем ли, рампой ли, огнем ли
сердца? Вот фотоснимок Верочки, одетой словно для школьных уроков, кроткой и
привлекательной, с живыми глазами и повернутой к нам доверчивой ладошкой.
И если подобное смешение произошло, причиной тому была она. Годы спустя
она писала в воспоминаниях: "Я священнодействовала... Мне совершенно ясно
представлялось, что Верочка и я - одно лицо..." Стоит ли удивляться, что
именно эта "живая Верочка" тронула его вначале; и ее тоже, возможно, вначале
тронуло нечто несуществующее - автор пьесы, каким он был давным-давно,
тридцать лет тому назад. Учтем к тому же, что он наверняка переживал эту
любовь как последнюю в своей жизни. Он был уже стар. Где он ни появлялся,
всюду его приветствовали как некое явление, как представителя былой эпохи,
уже сказавшего свое слово. За границей его облачали в мантии и вешали ему на
грудь ленточки. В свои шестьдесят лет он был стар не только по возрасту, но
и по сознательному решению. Год или два назад он написал: "После 40 лет суть
жизни сводится к одному-единственному слову: самоотречение". Он уже прожил
полтора этих срока. Ему было шестьдесят, ей двадцать пять.
В письмах он целовал ей ручки, целовал ей ножки. Послал ей золотой
браслет с награвированными вдоль внутренней стороны двумя их фамилиями.
"Я... почувствовал, - писал он, - как я искренне полюбил Вас. Я
почувствовал... что Вы стали в моей жизни чем-то таким, с которым я уже
никогда не расстанусь". Написано в общепринятых выражениях. Стали ли они
любовниками? Вряд ли. Для него это была любовь, замешенная на самоотречении,
любовь, чьи восторги именовались "если бы" и "могло бы статься". И подобно
тому, как до возраста самоотречения доказательством или по крайней мере
свидетельством в пользу изъявляемого чувства служит мужская сила, - эрекцию
в зал для дачи показаний! - так в поздние годы, в годы увядания, плотская
немощь служит признаком одряхления сердца.
Но всякая любовь нуждается в путешествии. Всякая любовь символически
сама есть путешествие, и этот символ требует воплощения. Их путешествие
произошло двадцать восьмого мая 1880 года. Он жил тогда в своем орловском
поместье и настойчиво приглашал ее в гости. Она не могла приехать -
спектакли, гастроли; даже ей в двадцать шесть лет приходилось платить дань
самоотречению. Но ей предстояла поездка из Петербурга в Одессу; путь
пролегал через Мценск и Орел. Он сверился с расписанием. Было три поезда из
Москвы в этом направлении. Двенадцать тридцать, четыре и восемь тридцать -
курьерский, почтовый и пассажирский. Прибытие в Мценск соответственно в
десять вечера, четыре тридцать утра и девять сорок пять утра. Затевая роман,
следовало считаться с прозой жизни. Прибудет ли любимая вместе с почтой или
будет тащиться с малой скоростью? Он убеждал ее отправиться курьерским,
сообщая более точное время остановки в Мценске - девять пятьдесят пять
вечера.
В этой пунктуальности было нечто забавное. Его собственная неточность