"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

комнате, привычность всего вокруг? И привычность эта не была привычностью
памяти, как вы могли бы подумать. Наиболее точно я мог бы описать ее через
литературное сравнение, которое в подобных обстоятельствах представляется
достаточно уместным. Андре Жид сказал как-то, что он пишет, чтобы его
перечитывали. Несколько лет назад я интервьюировал романиста Мишеля Турнье,
который процитировал мне эту фразу, помолчал и добавил с некоторым улыбчивым
самодовольством: "Тогда как я пишу, чтобы меня перечитывали в первый же
раз". Понимаете, что я подразумеваю?
Внизу в семь тридцать меня встретил Жан-Люк Казес, один из старомодных
анархо-рок-персонажей Левого Берега (потертая кожаная блуза, трубка,
засунутая в уголок рта), тот тип благодушных философов у цинковой стойки
бара, которых подозреваешь в пугающе высоком проценте успеха у женщин. Он
вручил мне стакан vin blanc, до того вяжущего от черной смородины, что
создавалось впечатление, будто у кого-то осталось на руках много скверного
белого вина, а затем представил меня всем остальным гостям: испанский поэт,
алжирский кинорежиссер, итальянский семиотик, швейцарский автор детективов,
немецкий драматург и бельгийский искусствовед и критик. Казес свободно
говорил на всех наших языках, хотя каждый из нас говорил по-французски в
более или менее достаточном приближении. Я намеревался расспросить остальных
об их приглашении, их приезде, их приеме, их мелодиях, но это как-то не
получилось, а если и получилось, то я успел забыть.
Обед подавала застенчивая крестьянская девушка с пронзительными
гнусавыми гласными - ее "а" переходили в "i": "Si vous n'ivez pas
suffisimint, vous n'ivez qu'Г  deminder".[93] который растекался
baveuse,[94] когда вы рассекали его ложкой. Тарелка розового gigot[95] в
подливке цвета жидкой крови. Округлая крупная haricots verts,[96] сваренная
до полного размягчения и купающаяся в сливочном масле. Салат. Четыре сорта
сыра. Ваза с фруктами. Вино в литровых квадратных бутылках без ярлыков, но с
рядом звезд по плечам, будто у американского генерала. Ножи и вилки,
подаваемые при переменах, кофе и vieille prune.[97]
Мы разговаривали легко и непринужденно - в конце-то концов, это же не
была конференция, и мсье Казес был не столько animateur,[98] сколько просто
подбодрял своим присутствием. Остальные... знаете, я не могу вспомнить, что
именно они говорили, хотя тогда все это было для меня осмысленным, особенно
в свете того, что я знал... или думал, что знал об их репутациях. Сам я,
когда настал мой черед обратиться к сидящим за столом, обнаружил в себе
поразительную непосредственность. Я, разумеется, ничего заранее не
подготовил, полагаясь на гарантию, что присутствие есть исполнение; тем не
менее я нескованно пустился в уверенный tour d'horizon[99] разнообразных
французских культурных тем и справился до странности неплохо. Я говорил о Le
Grand Meaulnes, Le Petit Prince,[101] Бернандине де Сен-Пьере,
железнодорожных афишах перед Первой мировой, Руссо, Оффенбахе, ранних
фильмах Фернанделя и семиотическом значении желтой треугольной - нет,
трехугольной пепельницы Рикара. Вам следует учесть, что это отнюдь не
нормальное мое поведение. У меня скверная память и малая способность к
обобщениям. Как-то я участвовал в "Апострофах" - телевизионной книжной
программе - с французским романистом, который написал автобиографию своего
кота. Он был известным писателем, подцепившим несколько национальных
литературных премий. Когда ведущий спросил его о работе над его последней
книгой, он ответил: "Я этой книги не писал, эту книгу написал мой кот".