"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

собой. Еще мне известно, что литературные конференции проводятся в
кварталах, построенных мафией, и кондиционеры там нашпигованы тифом,
столбняком и дифтеритом; что организаторы - международные снобы,
выискивающие местные налоговые льготы; что делегаты вожделеют бесплатных
авиабилетов и возможности морить скукой своих соперников на нескольких
иностранных языках одновременно; что в так называемой демократии искусства
все до единого знают свои места в истинной иерархии и не приемлют их; и что
ни единый романист, поэт, эссеист или даже журналист еще никогда не покидал
этот мафиозный отель, став другим, не тем или каким он или она был или была,
входя в него. Все это мне известно, потому что я никогда не участвовал ни в
единой литературной конференции.
Свои ответы я отправляю на открытках, не запятнанных моим обратным
адресом: "Сожалею, нет"; "Конференций не посещаю"; "Сожалею, в настоящее
время путешествую в другой части света" и так далее. Начальная строка моих
ответов на французские приглашения искала совершенства в течение нескольких
лет. И в конце концов обрела такой вид: "Je regrette que je ne suis
confГ(C)rencier ni de tempГ(C)rament ni d'aptitude...".
Я снова пробежал письмо. Нет, меня не просили сделать доклад, быть
членом жюри, скулить на тему Куда Идет Роман. Меня не соблазняли
первоклассным списком других confГ(C)renciers. Мне не предлагали оплатить
расходы на дорогу, счет в отеле, не говоря уж о гонораре. Я нахмурился на
размашистую подпись, не проясненную печатным шрифтом. В ней было что-то
знакомое, и затем я определил, что именно, а также небрежность и нахальную
фамильярность приглашения в особой французской литературной традиции: Жарри,
патафизик, Кено, Перес, группа OULIPO и так далее. Официальные неофициалы,
почитаемые бунтари. Жан-Люк Казес, да, несомненно, он был одним из этой
компании. Удивительно, что он еще жив. Как определялась патафизика? "Наука
воображаемых разгадок". А цель конференции состояла в том, чтобы быть
встреченным на станции.
Отвечать мне не требовалось: думаю, вот что меня обворожило. От меня не
требовали сообщить, приеду я или нет. Так что письмо было потеряно и снова
найдено в липковатом ворохе счетов и квитанций, приглашений и анкет
налогового управления, гранок, писем с просьбами и разных извещений - всего
того, под чем обычно погребен мой письменный стол. Как-то днем я достал
требуемую желтую мишленовскую карту " 76. А, вот она: Марран-сюр-Сер, не
доезжая тридцати - сорока километров до Орийака. Железная дорога из
Клермон-Феррана проходила прямо через деревню, название которой, заметил я,
не было подчеркнуто красной чертой. То есть в мишленовском путеводителе она
не значится. Я перепроверил на случай, если моя желтая карта устарела, но ее
там не было, как и в Logis de France.[81] Где же они меня поместят? Эта
часть Канталя мне знакома не была. Я повозился с картой несколько минут,
превратив ее в подобие книжек со встающими дыбом картинками: крутой холм,
point de vue,[82] туристическая тропа, maison forestiГЁre.[83] Я мысленно
рисовал рощи каштанов, натасканных на трюфеля собак, лесные поляны, где
когда-то занимались своим делом угольщики. Маленькие, цвета красного дерева
коровы бродят на склонах погасших вулканов под музыку местных волынок. Все
это я воображал, потому что мои настоящие воспоминания о Кантале
исчерпывались сыром и дождем.
Английская осень уступила первым толчкам зимы; опавшие листья припудрил
сахарный иней. Я прилетел в Клермон-Ферран и переночевал в