"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

день, когда все дома в деревне опустели по причине свадьбы, дедуктивным
методом установил, что имелись еще и местные помехи от всевозможных
электромоторов. Такая машина была в мясной лавке, фермеры качали силос
электронасосами, ну и конечно, булочник с его пекарней... Нельзя ли их
попросить только на один день в качестве эксперимента, разумеется... После
чего английский артист услышал с неожиданной освежающей ясностью начальные
такты "Четвертой симфонии" Сибелиуса, этот мрачный рокот низких струнных и
фаготов, обычно остававшихся за пределами слышимости. И эксперимент время от
времени повторялся с любезного разрешения. Аделина в таких случаях служила
посредницей, слегка извиняясь и умело играя на снобистской идее, что
Сен-Мор-де-Версель оказывает гостеприимство великому артисту, тому, чья
слава украшает деревню, и слава эта воссияет еще ярче, если только фермеры
покачают силос вручную, булочник будет печь свой хлеб без содействия
электричества, а мадам мясник тоже выключит свой мотор. В один прекрасный
день Леонард обнаружил новый источник помех. Потребовалась немалая логика,
чтобы определить его, а затем тонкая дипломатия, чтобы обезвредить.
Американские дамы, в погожие сезоны проживавшие в перестроенной мельнице за
lavoir,[11] естественно, напичкали бывшую мельницу всяческими
приспособлениями, с точки зрения Леонарда абсолютно для жизни лишними. Одно
особенно мешало работе мощного радиоприемника Мсье. У английского артиста не
было даже телефона, а вот у двух американских дам хватало декадентства и
наглости обзавестись ватерклозетом, работающим на электричестве!
Потребовался немалый такт - свойство, которое Аделина неуклонно развивала в
себе на протяжении долгих лет, - чтобы в определенных случаях они не
спускали воду.
Было трудно объяснить Леонарду, что нельзя требовать, чтобы деревня
прекращала жизнедеятельность всякий раз, когда он желал послушать концерт.
Кроме тог, о, бывали случаи, когда американские дамы просто забывали или
делали вид, что забыли о требовании англичанина; а если Аделина входила в
булочную и обнаруживала за прилавком состарившегося отца булочника, все еще
третьего кларнетиста sapeurs-pompiers, она знала, что и пытаться не стоит.
Леонард раздражался, когда она терпела неудачу, и его нормальная бледность
внезапно становилась сизой. Было бы куда легче, если бы он счел возможным
расщедриться на слово личной благодарности или даже на маленький подарок, но
нет, он держался так, будто полная тишина во всей округе была его
прерогативой. Когда он впервые серьезно заболел и радиоприемник перенесли в
его спальню, число концертов, которые он желал послушать, росло и росло, а
сочувствие деревни все больше истощалось. К счастью, в последние месяцы он
не хотел ничего слушать, кроме собственной музыки. Аделина все еще
отряжалась, чтобы принудить деревню к выполнению обета безмолвия, но она
только делала вид, будто уходит, не сомневаясь, что к началу концерта
Леонард решит в этот вечер с приемником не возиться. И предпочтет, чтобы она
завела ЭМГ, повертела трубой и сыграла ему "Фантазию для гобоя",
"Французские песни" или медленную часть "Языческой симфонии".
То были славные дни - в Берлине, Лейпциге, Хельсинки, Париже. Англия
была смертью для истинного артиста. Чтобы добиться там успеха, требовалось
быть вторым Мендельсоном - вот кого они там ждали, будто второго Мессию.
В Англии у них между ушами висит туман. Воображают, будто говорят об
искусстве, а говорят только о вкусах. У них нет никакого понятия о свободе,
о потребностях артиста. Для Лондона существуют только Иисус и брак. Сэр