"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

будут жить так отгороженно от деревни. Он педантично объяснил еще раз: он
артист, неужели она не понимает? Он не изгнанник, поскольку это
подразумевает страну, куда он мог бы или захотел бы вернуться. И он не
иммигрант, поскольку это подразумевает желание стать своим, подчиниться
обычаям принявшей его страны. Но человек не покидает одну страну с ее
социальными нравами, правилами и мелочными пошлостями для того, чтобы
обременить себя аналогичными нравами, правилами и мелочными пошлостями
другой страны. Нет, он артист. Поэтому он живет наедине со своим искусством
в тишине и свободе. Большое спасибо, он не для того покинул Англию, чтобы
посещать vin d'honneur[3] в mairie[4] или шлепать себя по бедрам на местном
kermesse,[5] одобрительно улыбаясь идиотской улыбкой квакающему трубачу.
Аделина поняла, что ей необходимо как можно скорее наладить отношения с
деревней. И она нашла способ перевести profession de foi[6] Леонарда на
менее оскорбительный язык. Мсье знаменитый артист, композитор, чьи
произведения играют от Хельсинки до Барселоны; его самоуглубленность нельзя
нарушать, иначе чудесные мелодии, слагающиеся в его душе, рассыплются и
будут потеряны навсегда. Мсье, он такой, его голова витает в облаках, и он
попросту вас не видит, иначе он, конечно, приподнял бы шляпу, что уж тут
говорить, иногда он не видит меня, когда я стою прямо перед ним...
После того, как они прожили в Сен-Море лет десять, булочник, который
был третьим корнетом в оркестре sapeurs-pompiers,[7] робко спросил ее, не
окажет ли Мсье им великую честь и не напишет ли для них какой-нибудь танец,
предпочтительно польку, к празднованию их двадцать пятой годовщины? Аделина
высказала мнение, что это очень маловероятно, но пообещала передать их
просьбу Леонарду. Она выбрала минуту, когда он не сочинял и, казалось, был в
солнечном настроении. Позже она жалела, что не дождалась минуты черного
бешенства. Потому что он с непонятной улыбкой сказал, что да, он будет в
восторге написать польку для этого оркестра, он, кого играют от Хельсинки до
Барселоны, не настолько спесив, чтобы отказаться. Два дня спустя он вручил
ей запечатанный желтый, конверт. Булочник был в восторге и просил ее
передать Мсье его чрезвычайную благодарность и глубокое почтение. Неделю
спустя, когда она вошла в boulangerie,[8] он не смотрел на нее и не желал
говорить с ней. Наконец он спросил, почему Мсье счел нужным посмеяться над
ними. Он написал вещь для трехсот музыкантов, когда их всего двенадцать. Он
назвал ее полькой, но ритм вовсе не польки, а скорее похоронного марша. Ни
Пьер-Марк, ни Жан-Симон (а они оба получили некоторое музыкальное
образование) не сумели обнаружить хоть какую-то мелодию в этой вещи.
Булочник сожалел, но был рассержен и чувствовал себя униженным. Может быть,
высказала предположение Аделина, она по ошибке взяла не тот опус. Ей был
возвращен желтый конверт и задан вопрос, что в переводе означает английское
слово "роху".

Прошли еще годы, булочник передал пекарню своему сыну, и настал черед
английского артиста, не укладывающегося ни в какие рамки Мсье, который не
снимал шляпу, встречаясь на улице даже с кюре, попросить об одолжении.
Сен-Мор-де-Версель находился на самом краю радиуса вещания Британской
радиовещательной корпорации. У английского артиста был мощный радиоприемник,
позволявший ему ловить музыку из Лондона. Но качество приема, увы, очень
колебалось. Иногда помехи бывали атмосферными, и тут уж ничего не поделаешь.
Холмы за Марной тоже не способствовали нормальному приему. Однако Мсье в тот