"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

Эдвард Элгар, сэр, орден "За заслуги", баронет, муж. "Фальстаф" - достойное
произведение, много хорошего в "интродукции" и "аллегро", но он растранжирил
свое время на эти дурацкие оратории. Черт! Проживи он дольше, так переложил
бы на музыку всю Библию.
В Англии не разрешено быть артистом. Можете быть художником, или
композитором, или писакой в том или ином жанре, но тамошние затуманенные
мозги не способны понять обязательное условие, стоящее за всеми этими
профессиями, - необходимость БЫТЬ АРТИСТОМ. В континентальной Европе над
этой идеей не смеялись. Да, было у него чудесное время, славные дни. С
Бузони, с Сибелиусом. Пешеходные странствования по Тиролю, когда он читал
своего любимого Ницше по-немецки. Христианство проповедует смерть. Грех -
выдумка евреев. Целомудрие растлевает душу не меньше, чем похоть. Человек -
самое жестокое из всех животных. Сострадать - значит быть слабым.
В Англии душа живет на коленях и ползет к несуществующему Богу, будто
подручный мясника. Религия отравила искусство. "Геронтий" был тошнотворен.
Палестрина был математиком. Кантус Фирмус - помои. Надо покинуть Англию,
чтобы найти высокие горные склоны, где душа может воспарить. Комфортабельный
остров стаскивает тебя вниз, в мягкость и мелочную пошлость, в Иисуса и
брак. Музыка - эманация вознесения духа. Так как же может музыка струиться,
если дух спутан и посажен на привязь? Все это он объяснил Аделине, когда
познакомился с ней. И она поняла. Будь она англичанкой, то ожидала бы, что
по воскресеньям он будет играть в церкви на органе и помогать ей
раскладывать джем в банки. Но в то время Аделина сама была артистка. Голос
грубоватый, но выразительный. И она понимала, что ее искусство будет
подчинено его искусству, если он будет исполнять свое предназначение. Нельзя
воспарить в кандалах. Она и это поняла. Тогда.
Для него становилось все важнее, чтобы "Четыре английских времени года"
вызвали ее восхищение. Она все больше становилась рабой условностей с
туманом между ушами. Она наконец увидела перед собой великую колоссальность
пустоты и не знала, как отозваться. А он знал. Либо привяжешься к мачте,
либо тебя унесет. Поэтому он еще более строго и сознательно соблюдал
неумолимые принципы жизни и искусства, которые столько времени прояснял.
Стоит ослабеть - и погибнешь, и дом скоро заполнят поп, телефон и полное
собрание сочинений Палестрины.
Когда пришла телеграмма Боулта, он велел Мари-Терезе не говорить об
этом мадам под угрозой увольнения. Затем поставил карандашом еще один крест
против вторничного концерта в программе радиопередач.
- Это мы будем слушать, - сообщил он Аделине. - Извести деревню.
Когда она посмотрела на программу под его пальцами, он ощутил ее
недоумение. "Увертюра" Глинки, затем Шуман и Чайковский - очень необычный
выбор для Леонарда Верити. Даже не Григ и уж тем более не Бузони или
Сибелиус.
- Послушаем, что мой юный преданный рыцарь сделает из этой ветоши, -
объяснил он. - Извести деревню, понятно?
- Да, Леонард, - сказала она.
Он знал, что это один из его шедевров, он знал, что стоит ей услышать
сюиту в надлежащем исполнении, и она это признает. Но услышать она должна
неожиданно. Начало, чарующее пасторальными воспоминаниями, пианиссимо cor
anglais,[12] тихий шелест приглушенных альтов. Он представил себе нежное
преображение ее лица, ее глаза, обращенные к нему, как было в Берлине и на