"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

непривычную пищу, которую скармливает ему из пластмассовых баночек мать,
возможно, впитает здесь эту память. Ведь при первом же взгляде на арку
любое, даже очень юное существо непременно проникнется издавна копившимися
тут глубочайшими переживаниями. Здесь ведь и поныне живут горе и страх; их
можно вдохнуть, вобрать в себя. А если так, то спустя годы этот малыш может
привести сюда своего сына и так далее, от поколения к поколению, НАВЕЧНО. И
не для того только, чтобы пересчитывать пропавших без вести, а чтобы
вникнуть в чувства и мысли тех, кого покинули без вести пропавшие, и чтобы
заново пережить утрату.
Может быть, именно потому она и вышла замуж за Дениса. Ей, конечно же,
не следовало за него выходить. В сущности, она за него так и не вышла,
физическая близость ведь не состоялась; у нее не было желания, а у него
мужской силы. Так продолжалось два года, и ей не забыть недоумения, с каким
он смотрел на нее, когда она привезла его обратно. В свою защиту она может
только сказать, что за всю жизнь один-единственный раз проявила чистейшей
воды эгоизм: вышла за него по своим собственным соображениям и отделалась от
него тоже по своим собственным соображениям. Некоторые, вероятно, скажут,
что она и потом жила эгоистично, целиком отдавшись воспоминаниям; но ведь
такой эгоизм никому не приносит вреда.
Бедняга Денис. Он вернулся с фронта прежним красавцем, только полголовы
у него поседело и изо рта текли слюни. Когда начинались припадки, она
упиралась коленями ему в грудь и огрызком карандаша прижимала язык к нижним
зубам. Из ночи в ночь он беспокойно метался во сне, бормотал что-то, рычал,
замолкал ненадолго, а потом четко, как на плац-параде, выкрикивал: "Ура!
Ура! Ура!" Она его будила, но он ни разу не мог припомнить своих снов. Его
терзали вина и боль, но он забыл, в чем именно виноват. Она-то знала: Дениса
ранило шрапнелью, его увезли в полевой лазарет, и он не простился со своим
лучшим другом, Еврейчиком Моссом, а на следующий день Сэмми погиб во время
бомбардировки. Два года она терпела этот брак, два года смотрела, как Денис
изо всех сил водит щеткой по седым прядям, надеясь, что они исчезнут сами
собой, и в конце концов отвезла назад к его сестрам. С этих пор, сказала
она, пусть они занимаются Денисом, а она будет заниматься Сэмом. Сестры
молча, изумленно смотрели на нее. Позади них в прихожей стоял Денис, по
подбородку текли слюни, в карих глазах застыло непонимание; его неловкая
терпеливая фигура выражала одно: это событие ничего особенного собой не
представляет, оно стоит в ряду других, столь же недоступных его уму вещей, и
таких будет в его жизни еще очень много.
Месяц спустя она получила место в редакции Словаря. Она сидела одна в
сыром подвале, через весь стол тянулись, завиваясь на концах, листы гранок.
Оконные стекла были усеяны каплями конденсата. Она располагала двумя
орудиями труда: латунной настольной лампой и карандашом, который без устали
оттачивала, покуда от него не оставался такой огрызок, что едва можно было
удержать в руке. Почерк у нее был крупный, размашистый, немного похожий на
почерк Сэмми; она кое-что вычеркивала, кое-что вставляла, в точности как он
на фронтовых открытках. На этой стороне гранок ничего не писать. В случае
написания сверх положенного гранки будут уничтожены. Нет, ей нечего было
опасаться; она бестрепетно ставила свои значки. Зорким корректорским глазом
замечала двоеточие, набранное вместо прямого шрифта курсивом, или квадратные
скобки вместо круглых, замечала непоследовательность в сокращениях, ошибки в
перекрестных ссылках. Иногда карандашом предлагала свои коррективы, помечая