"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

несколько сотен фунтов. Глыба Стивенс был одним из садовников Танкервиля, и
сэр Гамильтон часто подумывал, не предложить ли графу пари для выяснения,
кто из двух их садовников смыслит в садоводстве меньше другого.
Он поддался угрюмой раздражительности, не обращая внимания на пейзажи
по сторонам дороги. Мистер Хокинс отклонил приглашение сопровождать его в
этом путешествии. Гамильтон уговаривал своего бывшего гувернера в последний
раз бросить взгляд на Европейский континент. Более того, размышлял он, с его
стороны было бы чертовски великодушно свозить старика в Париж и обратно,
хотя, без сомнения, это было бы чревато многими эпизодами скуления и рвоты
на пакетботе, если прошлое служит показателем настоящего. Но мистер Хокинс
ответил, что предпочитает свои воспоминания о безмятежности созерцанию
нынешних беспорядков. Он не видит ничего соблазнительного в таком
путешествии при всей своей благодарности сэру Гамильтону. Благодарности и
трусливости, подумал сэр Гамильтон, простившись со слабым в коленках
стариком. Трусливости, такой же, как у Эвелины, которая метала грозовые
молнии из глаз, стараясь помешать его поездке. Дважды он заставал ее за
шушуканьем с Добсоном и не сумел добиться ни от нее, ни от него объяснения,
о чем они говорили. Добсон утверждал, что старался облегчить тревоги миледи,
ее страх перед их путешествием, но сэр Гамильтон поверил ему не до конца. И
вообще, чего им бояться? Их страны не воюют друг с другом, миссия их самая
мирная, и ни один француз, даже самый невежественный, никогда не примет сэра
Гамильтона за соотечественника. И к тому же их будет одиннадцать, все
крепкие молодчики, вооруженные обработанными чурбаками английских ив. Ну,
какая беда может с ними приключиться?
В Чертси они остановились в "Крикетистах", где мистер Ялден оказал им
всяческое гостеприимство, вздыхая, что его дни крикета уже в прошлом.
Остальные жалели об этом заметно меньше, чем мистер Ялден, поскольку их
радушный хозяин не всегда сохранял щепетильность, когда правила игры мешали
ему выиграть. Однако он с достохвальной щепетильностью благословил своих
чертсийских земляков и их спутников содержимым бочонка самого крепкого
своего эля. Гамильтон лежал в постели, ощущая, как волны эля швыряют
бифштекс у него в желудке, точно дуврский пакетбот под ударами шторма в
Ла-Манше.
Его чувства мало уступали им в бурности. Фонтаны слез Эвелины
подействовали на него тем больше, потому что она прежде никогда за все
десять лет их брака не пыталась воспрепятствовать ему в его крикетных
матчах. Она была не похожа на жену Джека Хейторпа или сэра Джеймса Тинкера -
на этих дам, которые пугались самой мысли о том, что их мужья якшаются на
крикетном поле с кузнецами, лесниками, трубочистами и чистильщиками сапог.
Миссис Джек Хейтроп, уставив нос в небо, вопрошала, какого уважения можете
вы требовать от кучера и садовника, когда накануне днем кучер выбил вас из
игры, а садовник дерзко отбивал все ваши подачи? Это не способствовало
социальной гармонии, а спортивная вселенная должна отражать социальную
вселенную. Вот в чем, согласно миссис Хейтроп, заключалось неизмеримое
превосходство скачек: владелец, тренер, жокей и конюх - все знают свои
места, а места эти определяются степенью их очевидной важности. Как не
похоже на глупое уравнивание крикета, который к тому же, как известно всем,
всего лишь вульгарный предлог для ставок и пари. Конечно, есть и ставки, и
пари. Какой толк от спорта, если не поставить на удачу? Какой толк от
стакана содовой, если в него не подлили коньяк?