"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

вонючим оливковым маслом, и омлет из вонючих яиц - все то, что голод понудил
нас уписывать за обе щеки в Сент-Омере, были мной оценены совершенно
правдиво. Но тогда я еще не стряхнул мою меланхолию и сожалею, что порой
мною овладевали подозрительность и враждебность. То, что форейторы носят
парики с косицами и прыгают в сапоги величиной с маслобойки, все еще
обремененные туфлями, что парижские джентльмены ходят с зонтиками в ясные
дни, укрываясь от солнца, что те же самые джентльмены прибегают к услугам
цирюльника для своих собак, что лошади выглядят убого, что лимонад продается
на улицах - это и подобное этому я начал принимать с заметно большим
одобрением, чем тогда, и с заметно большим одобрением, чем потеющий и
ворчащий мистер Хокинс когда-либо научится их одобрять.
Однако правда, что некоторые гостиницы поистине убоги, и мы не раз
бывали свидетелями... Но нет, моя дорогая, с подобным вас знакомить не
следует, а особенно в письмах, которые ваша сестрица может и выхватить из
вашей руки. У этой страны есть две особенности, к которым я при всей моей
офранцуженности приспосабливаюсь с большим трудом: адское деление календаря
на жур мегр и жур гра[52] - нам постоянно отвечают "жур мегр", когда желудок
томится по доброму бифштексу: француз скорее совершит гнусное убийство,
нежели проглотит не ту частицу Божьего творения не в тот день; это весьма
докучно, и да благословит Господь Англию, страну здравого смысла. Не могу я
свыкнуться и с отсутствием девушек, на которых можно было бы остановить
взгляд - поистине они чернявое племя, и от Булони до Парижа, и от Парижа до
Лиона мы видели только женщин, которых трудно отличить от погонщиков
мулов, - лишь на постоялом дворе к югу от Лиона, когда мы сели обедать,
наконец-то в залу вошла хорошенькая девушка, и все общество - французы и
путешественники - воздали ей должное, зааплодировав, к чему она, видимо,
была привычна; но вы не должны принимать все это к сердцу, каждую ночь я
обращаю мой взгляд на открытый медальон, прежде чем помолиться на сон
грядущий.
Простолюдины здесь гораздо грязнее английских простолюдинов - они
исхудали и заморены голодом, однако заморенность эта не удерживает их от
злобности, непристойностей и преступлений. Конечно, им от природы
свойственна импульсивность. В Монпелье я был свидетелем того, как кучер бил
кнутом лошадь, которая упала на колени посреди улицы и не смогла
подняться, - жестокое было зрелище. Хокинс запретил мне вмешиваться, как я
поступил бы в Несфилде, и когда кучер кончил хлестать бедное животное, его
господин вышел из дома и хлестал его, пока он не рухнул на колени, как
лошадь рядом с ним, затем их господин вернулся в дом, а кучер обнял лошадь
за шею. Я не вывожу из этого морали, но начни я с описания жестокостей, на
которые насмотрелся, вы умоляли бы меня вернуться, не увидев Италии.
Благородные люди, на мой взгляд, более заботятся о собственных
персонах, чем в Англии, - хотя наши простолюдины менее грязны и неряшливы,
чем их французские подобия, благородные люди здесь не пренебрегают верхней
одеждой на беззаботный манер английской знати; француз должен иметь свой
кафтан с галунами и пудреный парик и должен выглядеть чистым. Тем не менее
его дом часто полон сора и грязи, каких англичанин не потерпел бы, - это
прямо-таки детский стишок, что лучше: прибранный человек в неприбранном доме
или неприбранный человек в прибранном доме? Спросите об этом вашего учителя,
когда в следующий раз он будет развлекать вас нравственной философией. Мы
стали свидетелями грязи и беспорядка их домов благодаря их врожденному