"Дональд Бартельм. Для меня, парня, чья единственная радость - любить тебя, моя сладость" - читать интересную книгу автора

Ну, снова приступил к беседе Уиттл, как оно ощущается? Оно?
переспронсил Блумсбери. Что - оно?
Физическое разделение, упомянутое ранее, пояснил Уиттл. Мы желаем
знать, как оно ощущается. Вопрос не в том, что ощущается, а в чем смысл,
веско ответил Блумсбери. Господи, простонал Хубер, я расскажу тебе о своем
романчике. И что? спросил Блумсбери. Девочка была из Красного Креста,
ответил Хубер, а звали ее Бак Роджерс. И в чем же романчик соснтоял?
поинтересовался Уиттл. Он состоял, ответил Хубер, в том, что мы залезли на
крышу компании "Крайслер" и разглядывали город с высоты. Не слишком
интригующе, пренебрежительно вставил Уиттл, как все закончилось? Ужасно,
пробормотал Хубер. Она прыгнула? спросил Уиттл. Я прыгнул, отвентил Хубер.
Ты у нас по жизни попрыгунчик, съязвил Уиттл. Да, окрысился Хубер, но я
подстраховался. Парашют раскрылся? предположил Уиттл. С танким грохотом,
словно лесина рухнула, сказал Хубер, но она об этом так и не узнала. Конец
романа, печально подытожил Уиттл. Но, зато, какой вид на город, заметил
Хубер. Ну а теперь, Уиттл посмотрел на Блумсбери, понбольше чувства.
Мы можем обсуждать, сказал Блумсбери, смысл, но никак не чувство.
Одннако эмоции-то были, вот и поделись ими с друзьями, настаивал Уиттл.
Конторые, без сомнения, - все, что у тебя осталось на свете, добавил Хубер.
Уиттл прикладывал к хубертову лбу, высокому и багровому, носовые платки,
смоченные бренди, имея в виду немного его утихомирить. Однако, Хубер не
собирался отступать. Возможно, есть родственники, заметил Уиттл, те или
иные. Да ни хрена, засопел Хубер, рассмотрев обстоятельства, теперь, когда
денег больше нет, готов поспорить, что и родственников тоже не оснталось.
Эмоции! воскликнул Уиттл, когда в последний раз они вообще у нас были? На
войне, сдается мне, ответил Хубер, когда все эти жлобы перли на Запад. Я
тебе заплачу сотню долларов, сказал Уиттл, за чувство. Нет уж, проговорил
Блумсбери, я решил, что фиг вам. Похоже, мы достаточно изыснканны изображать
толпу в аэропорту и не давать твоей жене скулить почем зря, но никуда не
годимся, чтобы нас допустили к душевной беседе, "капннул желчью" Хубер. Не в
изысканности дело, пробормотал Блумсбери, разнмышляя тем временем над
высказанным: Друзья семьи - это все, что у него осталось, - а согласиться с
этим было, чувствовал он, крайне сложно. Но, вероятно, так оно и есть. Боже,
ну что это за человекзавопил Уиттл, а Хубер вставил: Мудак!
Однажды в кинотеатре, припомнил Блумсбери, мистер Вельд-Вторник, вдруг
повернулся на экране, посмотрел ему прямо в глаза и произнес: Ты хороший
человек. Хороший, замечательный, добрый. Блумсбери тут же вскончил и
помчался прочь из кино, и наслаждение пело в его сердце. Но тот случай,
сколь бы дорог он ему ни был, никоим образом сейчас помочь не мог. А
воспоминание о нем, трижды незабвенное, не удержало друзей семьи от того,
чтобы загнать машину под дерево и лупить Блумсбери по лицу, сначала бутылкой
из-под бренди, а потом и монтировкой, до тех пор, пока сокровенное чувство,
наконец, не проявило себя в виде соли из его глаз и темной крови из его
ушей, а изо рта - в виде самых разных слов.