"Сергей Алексеевич Баруздин. Лесной рассказ " - читать интересную книгу автора

собираю в коробочку. Потом в лес выбрасываю. Пусть растут. Лес, он же расти
должен!..

Лес, он должен расти, и Александр Петрович понимает это сейчас. Как и
понимает все то, что видит, приезжая сюда вот уже много-много лет. Чем
дальше от него война, тем чаще его тянет сюда.
А тогда, в сорок первом, он, кажется, ничего не видел. Кроме того, как
немцы бьют этот лес - из орудий, из минометов, давят его, взрывают танками и
бомбами.
Верно, молодой был, глупый. Не видел ни сосен, ни елей, ни берез в
красоте их, а только практически: там, за этой сосной, он скрылся, оттуда,
из-за этой ели, в них стреляли, там, под этой березой, погиб... Погиб,
погибла... Много тогда погибло, и он помнит живыми многих, но больше всех
почему-то ее - Октябрину... Ее, Октябрину Назарову.
Как раз вот тут, где сейчас сломанная береза, где этот Гулливер со
своими лилипутами, где пещера... Тогда здесь много было сломанных берез и
разбитых в щепу елей, и все же это тут... Тут или чуть рядом, но он не может
обмануться: тут. И давно, когда впервые после войны он приехал сюда, он
нашел это место. И во все следующие приезды проверял: оно! И теперь еще
больше знает: здесь...
Слишком много примет и слишком много воспоминаний. А воспоминания, если
пока не дошло дело до старости, редко обманывают.
Впрочем, какая старость: пятьдесят шесть...
Домик лесника и тогда был домиком лесника. И сарай, где сейчас кудахчут
куры, был. И копна сена под навесом. И само сено, наверно, пахло так же, как
теперь. Кур не было. И домика в нынешном виде, и сарая.
Александр Петрович помнит развалины и пепелища прежнего сарая и
прежнего домика. Они занимали тут оборону.
Люди удивительно крепко приживаются к месту и после беды остаются на
своем, прижитом куске земли. Новый домик лесника стоит там же, ни на метр
влево, ни на метр вправо, - там же. И сарай сооружен на месте прежнего.
Лучше, не так, как было до войны, но на том же месте и домик стоит, и сарай.
Здесь помкомроты Шестаков проводил политбеседу перед боем.
"Враг рвется к Москве. Немецкая группа армий "Центр" прет на нас.
Точнее, четвертая немецкая танковая группа. Гитлер дал ей особое указание:
взять столицу во что бы то ни стало! Все это у них, у фрицев, называется
операция "Тайфун". Не скрываю, товарищи: танков у немцев в два раза больше,
орудий - почти в два, самолетов - в два с половиной, по живой силе - в
полтора раза. Вот и давайте думать, что делать. Бежать, Москву сдавать или
стоять насмерть? Неужели не выдюжим? Мы-то, русские? Думаю, выдюжим,
товарищи, и не пустим немца в Москву! Только что мне сказали в штабе
батальона, что мы теперь входим в состав новой Пятой армии и командующий ее
генерал Лелюшенко получил лично от товарища Сталина указание - не пускать
немца в Москву. Так станем насмерть, товарищи!"
Это было как раз после гибели командира роты. Шестаков заменил его. И
ходил по окопам, собирая для разговора всех, кого можно было собрать. И они
сидели рядом с Октябриной, и Александр Петрович слушал помкомроты, а сам
почему-то смотрел на нее и думал о ней. Он знал, что она из Москвы, и больше
ничего не знал...
А через час они вышли отсюда, от разбитого домика лесника, и цепочками