"Николсон Бейкер. Бельэтаж " - читать интересную книгу автора

точно так же люди и в феврале продолжают ставить на бумагах предыдущий год.
Иногда они замечают ошибку и пытаются объяснить ее привычным способом -
"сегодня все у меня не ладится" или "о чем я только думал?", но в каком-то
смысле они правы: по-настоящему дневное настроение воцаряется в офисе не
раньше двух часов пополудни.

Проворно выхватив у меня ручку, Тина записала фамилию в блокнот "Пока
вас не было". А затем, повторяя вслух артикулы и количество товаров, начала
принимать длинное и запутанное сообщение. Мне не терпелось уйти, но это
выглядело бы слишком бесцеремонно. Благодаря плакату для Рэя и жареной
курице наша беседа только что перешла из категории офисной любезности в
общечеловеческую сферу и должна была закончиться в диалоговом режиме: этикет
предписывал мне дождаться, когда закончится телефонный разговор, и
обменяться последними фразами - если бы вскоре не выяснилось, что сообщение
придется принимать дольше трех минут подряд, но в этом случае Тина, знаток
условностей, отпустила бы меня, понимая, на что намекает моя возня
подтекстом "так-так, пора поторапливаться" (подтягивание брюк, заглядывание
в бумажник, шутливый салют), и беззвучно выговорила бы: "Пока!"
В ожидании я проверил, нет ли на вращающейся подставке сообщений для
меня, хотя пробыл на месте все утро и ничьи звонки не пропускал, затем,
шагнув в кабинку Тины, взял со стола ее увесистый хромированный штемпель с
датой. Это была модель с автоматической подачей чернил; в состоянии покоя
внутренний элемент, проставляющий дату и опоясанный шестью резиновыми
ремешками, прятал текущую нумерологию, перевернутую вверх ногами, под
влажным черным сводом корпуса. Чтобы воспользоваться этим аппаратом, его
квадратное основание водружали на лист бумаги, который предстояло
проштемпелевать, и нажимали деревянную (настоящую!) ручку. Тогда внутренний
элемент, выведенный S-образными направляющими из похожей на портальный кран
надстройки, с достоинством начинал спуск одновременно с поворотом, и
перемещался в рабочее положение как раз к посадке, словно модуль лунохода,
на миг касался бумаги, оставлял на ней сегодняшнюю дату и пружинисто
возвращался в позу отдыха летучей мыши. Утром, приходя в офис пораньше, я
иногда наблюдал (через стеклянную стену своего кабинета), как Тина меняет на
штемпеле дату: доев свой пончик без глазури, стряхнув крошки с пальцев в ту
же пленку, в которую он был упакован, завернув крошки в пленку так, что
получался аккуратный беловатый комочек, и выбросив этот комочек, Тина
отпирала свой стол, вынимала степлер, блокнот "Пока вас не было" (этим вещам
свойственно бесследно пропадать, если их не держат под замком) и штемпель из
среднего ящика, в котором царил идеальный порядок, и попутно клала лишние
пакетики сахарозаменителя, поданные в кофейне, в особое отделение ящика, где
не было ничего, кроме пакетиков с сахарозаменителем. Затем Тина сдвигала
резиновый поясок штемпеля на единственную цифру - ритуальное действо, с
которого начинался ее рабочий день, как и мое переворачивание страницы
перекидного календаря по двум металлическим дугам, продетым в отверстия
листочков размером с почтовую открытку (я всегда менял дату накануне
вечером, перед самым уходом, чтобы с утра не портить себе настроение
вчерашними разочарованиями и списком неотложных дел), все это превращалось в
прощание с минувшим, после которого жизнь вновь устремлялась вперед.
И вот теперь я трогал ремешки штемпеля с выпуклыми резиновыми цифрами,
смену которых производили железные шестеренки; ремешки, соответствующие