"Хилари Бэйли. Невеста Франкенштейна " - читать интересную книгу автора

- Мужчина должен заглянуть и в омут, если хочет обрести мудрость и
познать истину, - легкомысленно и беззаботно ответил я. - Если все мы будем
резвиться на мелководье, то кто же тогда будет делать открытия?
Моя милая хозяйка опять взяла в руки шитье, но она не приступала к
работе, а только задумчиво смотрела на нее, нахмурив брови. Затем, обращаясь
скорее к красному платьицу, которое она держала в руках, чем ко мне, миссис
Доуни проговорила:
- Меня немного удивило, когда вы рассказали, что мистер Франкенштейн
так долго стоял в церкви на коленях после службы, на которой вы тогда
присутствовали. По вашим словам, он провел в церкви еще минут двадцать,
после того как все разошлись.
- Странно, что вы именно это ставите человеку в упрек, - ответил я. -
Что плохого в том, что он слишком долго молится в церкви?
- Нет, я не ставлю ему это в упрек. Я лишь хочу сказать, что для меня
такое поведение свидетельствует о том, что совесть этого человека нечиста.
- О! - воскликнул я тогда, как помнится мне, с не которым
неудовольствием, и даже откинулся на спинку стула, как будто я и правда
спорю с одной из своих сестер. - Как же можете вы, женщины, все
переворачивать, как умеете вы превратно истолковывать любой поступок, не
укладывающийся в общепринятые рамки! Вы боитесь всего, чего не знаете. А
ведь мы, мужчины, для того и живем, чтобы раздвигать границы неизведанного,
совершать открытия.
Корделия ответила на это сдержанно:
- Возможно, вы и правы, мистер Гуделл. Мне очень жаль, если вас задели
мои замечания.
И она вновь принялась за шитье, на этот раз с еще большим прилежанием,
так что никакие мои попытки вновь втянуть ее в разговор не имели успеха, и
мне оставалось только отправляться спать.
Что касается меня, то, хоть в этом и стыдно сейчас признаться, тогда
мне была отчасти приятна мысль, что моя дорогая миссис Корделия Доуни потому
так опасается предстоящей моей встречи с мисс Клементи, что боится
впечатления, которое та может произвести на меня своей красотой и
очарованием. Надо заметить, меня привел в восторг тот факт, что миссис Доуни
могла меня ревновать, хоть мы и говорили о наших отношениях как о
братско-сестринских. Каким же дураком я был тогда! Ревность ли была тому
причиной или нет, однако, как оказалось впоследствии, предчувствие миссис
Доуни относительно того, что Франкенштейн и мисс Клементи втягивают меня в
чрезвычайно опасное предприятие, в скором времени подтвердилось.
Сейчас, когда я пишу эти мемуары, я иногда забываю, как все мы были
тогда молоды. Ни мне, ни Хьюго, ни Виктору не исполнилось еще и тридцати.
Корделии было двадцать восемь, а Марии Клементи всего двадцать четыре. И мы
были не просто молоды (есть много вещей, которые молодость понимает лучше,
должен я признать), а еще и заражены "духом Бастилии" и всеми теми новыми
идеями, которые захлестнули в то время Европу. Такова была наполеоновская
эпоха, когда короны, королевства, все наши прежние правила и порядки летели
кувырком, а мы, молодые, с готовностью выбрасывали их за борт ради
обновления мира и ради творчества чистого разума! Так отчего ж не жаждать
нам новых открытий, нового миропонимания, нового миропорядка в соответствии
с нашим свежим видением? "Давайте разберемся в этом нашем мире, как в старом
доме, - думали мы. - Выбросим старые гобелены, сметем паутину, распахнем