"Эрве Базен. Крик совы (Книга третья трилогии "Семья Резо")" - читать интересную книгу автора

"Местами она генеа-нелогическая"), изображенная рукой моего отца... Семьи
обычно собираются вместе в одних и тех же местах: в церкви, в мэрии, на
кладбище; для некоторых существует еще и дом, где воспоминания укоренились
так же глубоко, как вязы в фамильном парке. Но и в таком доме семья
никогда не собирается в полном составе, и местом общей встречи поневоле
оказывается генеалогия, представленная либо в виде дерева, чьи весенние
листики символизируют наших детей, либо в виде многоступенчатой пирамиды,
где квадратики, подвешенные друг к другу черточками, напоминают "мобили"
Колдера [созданные из проволоки и обрезков металла движущиеся скульптурные
композиции американского скульптора и художника Александра Колдера
(1898-1976)].
Генеалогическое древо, лежавшее у меня перед глазами, относилось как
раз к этому второму типу, и не знаю почему ("Не знаю почему"? Так ли? Ведь
я происхожу от тех, кто шел передо мной, те, что идут следом за мной,
получили жизнь от меня), но после смерти отца я аккуратно его дополнял.
Хотя между мной и другими членами семьи не было никакой связи, сведений
для этого мне хватало. У меня тоже были свои семейные осведомители -
троюродные братья, вечно твердившие мне: "В конце концов, право же, тут
все должно быть в порядке", перебежчики, воодушевленные противоположными
чувствами; а главное, были жившие по соседству кумушки, которых нисколько
не обескураживало мое молчание. Диву даешься, до чего их будоражат
подобные ситуации! В течение восемнадцати лет некая мадам Ломбер,
владелица книжной лавки в Сегре, которая подписывалась своим именем и не
скрывала своего адреса, вменила себе в обязанность каждые три месяца
посылать мне краткий отчет. Выглядело это так:
"Печальная новость, мсье! Ваш тис лежит на земле, как и все прочие
деревья ценных пород. Здесь стараются выколотить побольше денег".
Или так: "Ваша матушка прочла в "Курье де л'Уэст" о рождении Обэна.
Поначалу она отреагировала так же, как много лет назад, когда узнала о
смерти вашей первой жены: "Мог бы все же меня известить". Потом
проворчала: "Назвать ребенка Обэном... Надо же придумать! Хотя, правда,
это анжуйское имя".
Или: "Мне понравилось последнее речение вашей матушки: "А этот
неудачник в конце концов все-таки преуспел!" Я прекрасно поняла, что, по
ее мнению, можно и преуспевая оставаться неудачником; но, поскольку всякое
преуспеяние по сути своей буржуазно, она попытается воспользоваться
случаем и примкнуть к вам на каком-нибудь повороте".
Или: "Было ли это сказано для красного словца? Или с искренним
чувством? Когда Жобо, ее фермерша, подарила ей иммортели, мадам Резо,
говорят, заметила: "Я тоже высыхаю".
С некоторых пор она перестала мне писать, эта мадам Ломбер, не преминув
объяснить свое молчание на цветной открытке, изображавшей лимонные деревья
Мантона:
"Мой муж продал наше дело, и мы переехали сюда. Так что я теперь в
изгнании, в теплых краях. И больше я уже не смогу быть вашим глазом и
вашим ухом у вас на родине. Вы скажете, что никогда не просили меня об
этом. Но вы мне этого и не запрещали - ведь вы же ни разу не отослали
обратно мое письмо. Разве это не было молчаливым согласием?"
Но вернемся к лежавшему передо мной листку бумаги. Он разделен по
горизонтали на три части. Самая верхняя из них погружена во тьму веков: