"Амброз Бирс. Наследство Гилсона" - читать интересную книгу автора

Сквогэлчского "Вестника", оскорбляющего добродетель низкопоклонной лестью по
адресу того, кто при жизни с презрением отталкивал этот гнусный листок от
своего порога. Однако это все не смутило охотников предъявить претензии
согласно смыслу завещания; и как ни велико было состояние Гилсона, оно
показалось ничтожным в сравнении с несметным числом желобов, которым якобы
обязано было своим происхождением. Вся округа поднялась как один человек!
Мистер Брентшо оказался на высоте положения. Искусно пустив в ход некие
скромные вспомогательные средства воздействия, он спешно воздвиг над
останками своего благодетеля роскошный памятник, гордо возвышавшийся над
всеми незатейливыми надгробиями кладбища, и предусмотрительно приказал
высечь на нем эпитафию собственного сочинения во славу честности,
гражданской добродетели и тому подобных достоинств того, кто навеки почил
под ним, "пав жертвой племени ехидны Клеветы".
Далее он привлек самые выдающиеся из местных юридических талантов к
защите памяти своего покойного друга, и в течение пяти долгих лет все суды
штата были заняты разбором тяжб, порожденных завещанием Гилсона. Тонкому
судейскому пронырству мистер Брентшо противопоставил судейское пронырство
еще более тонкое: домогаясь оплачиваемых услуг, он предлагал цены, которые
нарушили равновесие рынка; когда судьи являлись к нему в дом,
гостеприимство, оказываемое там людям и животным, превосходило все,
когда-либо виденное в штате; лжесвидетельские показания он опрокидывал
показаниями более ловких лжесвидетелей.
Не в одном лишь храме слепой богини сосредоточивалась борьба - она
проникала в печать, в гостиные, на кафедры проповедников, она кипела на
рынке, на бирже, в школе, в золотоносных ущельях и на перекрестках улиц. И в
последний достопамятный день, когда истек законный срок всех претензий по
завещанию Гилсона, солнце зашло над краем, где нравственное чувство умерло,
общественная совесть притупилась, разум был принижен, ослаблен и затуманен.
Но мистер Брентшо торжествовал победу.
Случилось так, что в эту ночь затопило водой часть кладбища, в углу
которого покоились благородные останки Милтона Гилсона, эсквайра. Вздувшийся
от непрестанных ливней Кошачий Ручей разлился по берегам сердитым потоком,
вырыл безобразные ямы всюду, где когда-либо рыхлили землю, и, словно
устыдившись совершенного святотатства, отступил, оставив на виду многое, что
до сих пор было благочестиво сокрыто в недрах. Даже знаменитый памятник
Гилсону, краса и гордость Маммон-хилла, более не высился незыблемым укором
"племени ехидны"; под напором воды он рухнул на землю; поток-осквернитель
обнажил убогий полусгнивший сосновый гроб - жалкую противоположность пышного
монолита, который подобно гигантскому восклицательному знаку подчеркивал
раскрывшуюся истину.
В эту обитель скорби, влекомый какою-то смутной силой, которую он не
пытался ни понять, ни преодолеть, явился мистер Брентшо. Другим человеком
стал мистер Брентшо за это время. Пять лет трудов, тревог и усилий пронизали
сединой его черные волосы, согнули прямой стан, заострили черты и сделали
походку семенящей и неверной. Не менее пагубно сказались эти годы жестокой
борьбы на сердце его и рассудке: беспечное добродушие, побудившее его в свое
время принять бремя, возложенное на него покойником, уступило место
постоянной и глубокой меланхолии. Ясность и острота ума сменились старческой
расслабленностью второго детства. Широкий кругозор сузился до пределов одной
идеи, и на месте былого невозмутимого скептицизма в его душе теперь билась и