"Александр Бек. Новое назначение" - читать интересную книгу автора

непосвященных борьба. И снова, как и при отлете из Москвы, зачастую
чудилось, что некие весы истории, поколебавшись, замерли. Замерли, но
ненадолго. С такого рода ощущением и жил в те месяцы Онисимов.
Опять ровно в девять, минута в минуту, лишь не по московскому, а
по-здешнему, среднеевропейскому, времени, он появлялся в кабинете.
Александр Леонтьевич и здесь носил черный в едва заметную полоску пиджак -
правда, новехонький, современного кроя, - белоснежную сорочку, скромный
серый галстук. Лишь для приемов, подчиняясь этикету, он надевал сшитый
тоже в Москве смокинг. Сохранил привязанность и к привычным сигаретам
"Друг". В письмах домой он ничего не просил ему прислать - только сигареты
"Друг". Приглушая в себе ноющею нотку - Онисимов не называл ее тоской, -
он выкуривал по две, по три пачки в день. Выпадали промежутки, когда
запасы московских сигарет исчерпывались. Приходилось курить американские -
"Кемел", "Честерфильд". Кашель Онисимова, случалось, усиливался, стал
каким-то лающим, натужливым. Он объяснял это сменой табака.
Итак, ровно в девять он появлялся в кабинете, садился в кресло, надевал
очки, и колесо рабочего дня сразу же набирало обороты, обретало полный
ход. Прежде всего - почта. Затем - пресса. Между сотрудниками - знатоками
Северной Европы - были распределены все более или менее значительные
выходящие в Тишландии и прилегающих странах газеты. Один за другим молодые
помощники излагали Онисимову содержание газетных страниц, реферировали
сегодняшнюю прессу. Некоторые важные статьи ему целиком переводили вслух.
Как всегда нетерпеливый, он раздраженно морщился, если сотрудник
запинался, медлил, искал слов. Пожалуй, раздражительность Александра
Леонтьевича здесь даже усилилась непонятный внутренний зуд - словно бы
где-то в сосудах, в крови - не давал покоя, хотелось вспылить, накричать.
Онисимов себя сдерживал, лишь заметнее становилась дрожь, как бы
беспричинная, его маленькой руки.
Прессе он посвящал два или три часа. Далее занимался подготовкой
очередного большого приема. Ни один приглашенный в советский особняк не
должен скучать, надо каждого занять, оказать ему внимание, поддержать с
ним разговор. Вот этот экономист... Кто прочел его труды? Почему это не
сделано? Мы обязаны знать работы, выступления, биографии всех, кто придет
в наши залы на прием. Двум своим советникам, приехавшим с ним из Москвы,
Макееву и Новикову, инженерам-металлургам, которые свыше десятка лет
потрудились в его секретариате, приноровились к напору, к требовательность
Александра Леонтьевича, он говорил:
- Прием - это наша работа в цехе.
Однако этой нагрузки, которую он сам создавал себе, в которую с обычной
готовностью впрягался, хватало ему лишь до обеда. Что же делать дальше?
Чем заполнить день? Он заставлял себя посещать выставки, музеи,
осматривать столичные достопримечательности. Но оставался еще вечер.
Нередко советского представителя приглашали на приемы. Облачившись в
смокинг, он ехал туда на свою вечернюю упряжку. И добросовестно ее
отбывал: поддерживал или завязывал вновь знакомства, любезно улыбался,
открывая красивые кремовые зубы, умел быть приятным, пошутить.
Приходилось, и выпивать рюмку другую. Нельзя было отнекиваться, когда
возглашался тост за здоровье короля или королевы.
Александр Леонтьевич почти не переносил алкоголя, на утро после
банкетов он вставал разбитым, чувствовал непривычное для него утомление