"Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Разделение наук" - читать интересную книгу автора

же Штурм без устали тратил бесконечные усилия на изучение оратора Цицерона и
ритора Гермогена. Тогда же Кар и Ашэм у нас в Англии, превознося до неба
Цицерона и Демосфена в своих лекциях и сочинениях, увлекли молодежь к этому
изящному и процветающему роду науки[47]. А Эразм решил вывести свою
насмешливую Эхо: "Десять лет потратил я на чтение Цицерона", а Эхо ответила
ему: "Осел"[48]. В это время наука схоластов повсюду стала вызывать
только презрение как примитивная и варварская. Одним словом, для тех времен
характерны склонность и стремление скорее к разнообразию, чем к
основательности.
Таким образом, мы видим первую форму искажения науки в том, что (как мы
сказали) уделяют внимание главным образом словам, а не самому делу, и, хотя
я привел примеры этого, относящиеся к самому последнему времени, тем не
менее в той или иной степени подобного рода пустяки нравились и раньше, да и
в дальнейшем не потеряют своей привлекательности. Однако само по себе это не
может серьезно подорвать авторитет и значение науки даже в глазах
необразованной толпы, ибо все видят, что сочинения ученых похожи на первую
букву рукописи, которая хотя и разукрашена разными нарисованными завитками и
цветочками, однако же остается только одной буквой. Наиболее удачным мне
представляется сравнение этого увлечения словом со знаменитым безумством
Пигмалиона, которое становится как бы символом этого увлечения[49].
Ведь что такое слова, как не образы вещей, и увлечение ими, если они не
одухотворены силой разума, не равнозначно ли любви к статуе?
И все же не следует поспешно осуждать тех, кто пытается раскрыть и
осветить темные и труднодоступные глубины философии блеском своего стиля.
Великолепные примеры этого дают сочинения Ксенофонта, Цицерона, Сенеки,
Плутарха, да и самого Платона. Их польза весьма велика. Хотя этот стиль в
какой-то мере мешает тщательному исследованию истины и живому стремлению к
философии, ибо очень скоро усыпляет разум и ослабляет жажду и пыл
дальнейшего исследования, но, если кто-нибудь стремится использовать науку
для нужд общественной жизни (для развития искусства речи, умения выступать в
общественных местах, убеждать, доказывать и т. п.), тот в изобилии найдет у
этих авторов уже готовые прекрасные образцы на любой подобный случай. Однако
же излишества в словесном выражении настолько справедливо вызывают
осуждение, что, подобно Гераклу, который, увидев статую Адониса, любимца
Венеры, в негодовании воскликнул: "Здесь нет ничего священного!", и все
геркулесовы бойцы в науке, т. е. трудолюбивые и мужественные искатели
истины, легко отбрасывают подобные украшения и болтовню, ибо в них нет
ничего божественного.
Несколько разумнее другой стиль (хотя и он не вполне свободен от
тщеславия), который почти всегда приходит на смену излишествам и пышной
вычурности речи. Этот стиль выражается в четких словах, кратких сентенциях,
вообще в речи, скорее сжатой, чем расплывчатой. В результате все, что
пишется в таком стиле, представляется более значительным и умным, чем есть
на самом деле. Такой стиль очень широко представлен у Сенеки, несколько
умереннее пользуются им Тацит и Плиний Младший, да и для нашего слуха этот
стиль с недавнего времени становится привычным. Он обычно нравится людям не
слишком умным (и даже придает какое-то достоинство сочинениям), однако люди,
более подготовленные и образованные, с полным основанием его порицают, и его
также можно считать своего рода извращением науки, ибо и он представляет
собой погоню за словами и их благозвучностью. Но уже достаточно сказано о