"Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов" - читать интересную книгу автора (Громов Леонид Петрович)

"Степь"

Среди впечатлений Чехова, полученных на родине и разнообразно преломленных в его творчестве, есть одна область, где детские и юношеские впечатления оказались наиболее значительными и даже решающими в его творческой биографии. Это - впечатления от приазовской степи. Когда в переломный период своей творческой жизни Чехов решил выйти из мелкой прессы в "большую" литературу и написать серьезное произведение крупного масштаба, он остановился на теме степи. Это был не случайный выбор. Приазовская степь оказалась для него самой близкой, самой задушевной темой. Показательно, что для реализации своего величественного замысла Чехов предпринимает поездку весною 1887 г. на родину, чтобы освежить впечатления от любимой с детства степи.

Результатом этой поездки явился целый цикл "степных" произведений, возглавляемый монументальной "Степью". Значение произведений Чехова о степи заключено не только в создании яркого реалистического образа степи. На интимно-близком для него степном материале Чехов разработал ряд существенных тем и проблем своего творчества. Родина, народное счастье, человек и природа, смысл человеческой жизни, красота - составляют основное идейное содержание "степных" произведений писателя.

* * *

"Донецкую степь я люблю и когда-то чувствовал себя в ней, как дома, и знал там каждую балочку. Когда я вспоминаю про эти балочки, шахты, Саур-Могилу, рассказы про Зуя, Харцыза, генерала Иловайского, вспоминаю, как я ездил в Криничку. и в Крепкую графа Платова, то мне становится грустно и жаль, что в Таганроге нет беллетристов, и что этот материал, очень милый и ценный, никому не нужен", - писал Чехов таганрожцу П. Иорданоеу в 1898 г. (Т. 17, стр. 277.)

Это интимно-лирическое признание Антона Павловича является многозначительным для исследователя биографических .и творческих связей Чехова с Приазовьем: писатель приводит ряд важных биографических фактов, восторженно отзывается о приазовской степи и ее балочках, свидетельствует о хорошем знании этого "фантастического края" (по образной характеристике Чехова в этом же письме) и дает высокую оценку ему как беллетристическому материалу.

Это признание проливает свет и на те произведения Чехова, в которых нашел художественное изображение Приазовский край. Чехов из скромности не называет себя в письме, а ведь он выступил как гениальный новатор; использовав "этот материал, очень милый и ценный". Чехов открыл Приазовье для русской литературы. А его повесть "Степь" стала одной из поэтических вершин мировой литературы.

* * *

Приазовско-степной материал нашел отражение- в различной мере - в таких произведениях Чехова, как "Двадцать девятое июня", "Казак", "На пути", "Счастье", "Красавицы", "Степь", "Печенег", "В родном углу".

Несколько слов о рассказе "Ведьма". Авторы, писавшие о местном колорите у Чехова, не заметили, что в рассказе "Ведьма", написанном, по свидетельству М. П. Чехова, по следам истринских впечатлений писателя, имеются и элементы приазовского колорита: в сюжетной ткани рассказа упоминаются армянские хутора, украинское село Дьяково, почтовый тракт. Как говорят дьяковские старожилы, невдалеке от Дьяково находилась почтовая станция.

Трудно топографически точно локализовать события, описываемые в этих произведениях. Только в "Красавицах" (в первой ее части) дается точный адрес: Большая Крепкая и Бахчи-Салы. В "Счастье" упоминаются конкретные места Приазовья, но нет точных указаний, в каком именно месте происходил ночной разговор о счастье. А в остальных произведениях со степным колоритом изображаются реальные черты приазовской степи без конкретной локализации. В рассказах "Печенег и "В родном углу" упоминается Донецкая железная дорога, две безымянные степные станции и станция Провалье (ныне - Красная Могила, около узловой станции Звереао, на линии, идущей от Зверево к Дебальцево). Герои указанных произведений сходят на степных станциях и едут в свои усадьбы, находящиеся от станций в 8 верстах (в "Печенеге") и в 20 верстах ("В родном углу"). Можно с большой долей вероятности предположить, что Чехов в этих произведениях изобразил те места донецкой степи, которые расположены к югу от станции Крестная (позднее - Штеровка), те места, где Чехов бывал, когда гостил на хуторе Кравцова в Рагозиной балке, и которые он назвал в письме к Лейкину "Донской Швейцарией".

Нет никаких сомнений в том, что в "Печенеге" художественно-реалистически воплощены личные впечатления Чехова от Рагозиной балки, хутора и семьи Кравцова, а в образе "печенега" Жмухина, отставного казачьего офицера, отразились черты личности Кравцова, как это уже давно установлено биографами Чехова.

Некоторые авторы, особенно таганрогские, пытались точно локализовать места действий в произведениях Чехова с приазовско-степным колоритом. Так, П. Сурожский считал возможным приурочить место событий в рассказе "Счастье" к "степному взлобку" около Амвросиевки. Вряд ли можно согласиться с этим мнением, так как отара овец ночевала у шляха, а шлях на Амвросиевку не преходил. Более убедительным является мнение И. Нозо-покровского, предполагавшего, что ночной разговор, описанный в "Счастье", происходил в северной части Таганрогского округа, где-то между слободами Новопавловской и Есауловской.

Напрашивается вывод: для Чехова-писателя не играл существенной роли конкретный пункт Приазовья; его интересовали характерные особенности приазовской степи (эту степь Чехов в своих письмах называет или "донецкой" или "южно-русской"), а эти особенности - с различной полнотой и в различных вариантах - повторялись во всех произведениях, написанных на степном материале.

Чехов говорил (в письме к Г. М. Чехову от 9 февраля 1888 г.), что в повести "Степь" действие происходит на юге, недалеко от Таганрога", не считая нужным и важным (в письме и в повести, точно локализовать место действия. Так Чехов мог бы сказать и о других своих произведениях со степным колоритом: действие происходит на юге, в Таганрогском округе.

* * *

В рассказе "Двадцать девятое июня", написанном в 1882 г., Чехов впервые дает описание степи в раннее летнее утро. "Степь обливалась золотом первых солнечных лучей и, покрытая росой, сверкала, точно усыпанная бриллиантовой пылью. Туман прогнало утренним ветром, и он остановился за рекой свинцовой стеной. Ржаные колосья, головки репейника и шиповника стояли тихо, смирно, только изредка покланиваясь друг другу и пошептывая. Над травой и над нашими головами, плавно помахивая крыльями, носились коршуны, кобчики и совы. Они охотились..."

Описание конкретное и в то же время поэтическое. В нем уже проявляется та картинность, которая характерна для степного пейзажа чеховских произведений второй половины 80-х годов. Это описание в какой-то мере предваряет картину наступления летнего утра в степи, показанную позднее, в рассказе "Счастье". Но в процитированном отрывке из комического "рассказа охотника, никогда в цель не попадающего", степной пейзаж играет только роль декоративного фона, а в произведениях, написанных во второй половине 80-х годов, образ степи - это не только поэтический колорит места я времени, но и активный компонент художественной ткани, несущий большую социальную и философскую нагрузку. Эволюция степного пейзажа у Чехова отражала идейный рост писателя и совершенствование его художественного мастерства.

Говоря о локальности пейзажа в рассказе "Двадцать девятое июня", стоит указать на то, что в нем называется Еланчик-речка в западной части Таганрогского округа.

* * *

"Драма на охоте" Чехова, напечатанная в 1884 г., является, как известно, талантливой пародией на уголовные романы 80-х годов. Мелодраматические события в этом произведении происходят на фоне большого озера - "водяного чудовища" и громадного "сурового леса", состоящего из сосен, привлекательных "своею угрюмостью: неподвижны, бесшумны, словно унылую думу думают".

В этот "романтический" пейзаж Чехов вводит еще "Каменную Могилу" - гору, овеянную легендами. Вот как описывается эта гора: "Через четверть часа мы, подпираясь тростями, плелись на гору, называемую у нас Каменной Могилой. У деревень существует легенда, что под этой каменной грудой покоится тело какого-то татарского хана, боявшегося, чтобы после его смерти враги не надругались над его прахом, а потому и завещавшего взвалить на себя гору камня. Но эта легенда едва ли справедлива... Каменные пласты, их взаимное положение и величина исключают вмешательство человеческих рук в происхождение этой горы. Она стоит особняком в поле и напоминает собою опрокинутый колпак".

Это описание наводит на мысль о том, что "Каменная Могила" - это Саур-Могила, расположенная в северной части б. Таганрогского округа (в 18 - 20 километрах к северо-западу от села Куйбышево, в прошлом - Голодаевки).

Удивительно, как до сих пор не указали на эту деталь в "Драме на охоте", характерную для приазовского пейзажа, даже местные, таганрогские авторы. Кто бывал на Саур-Могиле, тот легко может узнать в этом точном чеховском описании именно Саур-Могилу. Действительно, Саур-Могила отличается от других курганов Приазовья ("Бузинова могила" около Ореховской балки и др.) большой высотой (277 метров) и каменными пластами. (В настоящее время на Саур-Могиле, покрытой камнями в большом количестве, осколками бомб и снарядов, остатками железных немецких касок, высится памятник-обелиск в честь 5-й ударной армии, освободившей Донбасс от фашистских захватчиков.)

Кроме легенды, отмеченной Чеховым, в Приазовье существуют и другие легенды, связанные с Саур-Могилой. В одной из них фигурирует не татарский хан Саур, а степной разбойник Саур, живший в далекие времена в этом районе. Он разжигал на вершине Могилы костры, давая таким образом знать другим разбойникам - Зую и Хар-цызу, находившимся в соседних районах (ныне село Зуев-ка и город Харцызск) о приближавшейся добыче (караваны, обозы и т. п.).

Другой вариант этой легенды передает В. Г. Короленко в недавно опубликованном этюде из его записной книжки. Он рассказывает о своей встрече в начале 900-х годов на станции Харцызская со стрелочником, будка которого была недалеко от "песенной" Саур-Могилы. Вспоминая старинную украинскую думу про Морозенка, которого враги замучили на этом кургане, Короленко свидетельствует: "Здесь на месте, близ Савур-мотилы, не помнят ни о Морозенке ни о других пленниках, которых татары выводили, чтобы казнить, на Савур-могилу. Теперь название Савур-могилы объясняют тем, что на ней жили два брата-разбойники: Саватий (которого переименовали на татарский лад и вышел Савур) и младший брат Тимофей; они жили на двух курганах и с этих "могил" подавали друг другу знаки - сигналы". ("Близ Савур-могилы". Из старой записной книжки Вл. Короленко. Журн. "Огонек" № 32, 1957, стр. 18.)

Отзвуком этой легенды является рассказ объездчика в "Счастье" Чехова: "Тут, где-то на этом кряже... когда-то во время оно разбойники напали на караван с золотом; золото это везли из Петербурга Петру императору, который тогда в Воронеже флот строил. Разбойники побили возчиков, а золото закопали, да потом и не нашли".2 М. П. Чехов сообщает, что в семье Чеховых в Таганроге долго-жила няня Агафья Александровна Кумская, любившая рассказывать о "таинственном, необыкновенном, страшном и поэтическом". По мнению М. П. Чехова, "Счастье" написано Антоном Павловичем под впечатлением ее рассказов.

По всей вероятности, эта легендарная Саур-Могила настолько поразила воображение юного Чехова (не может быть никаких сомнений в том, что он побывал на ней, иначе он не смог бы дать точного описания этого своеобразного степного кургана), что писатель решил ввести ее в свою "Драму на охоте" в качестве подходящего компонента для "романтического" пейзажа.

Через три года после опубликования "Драмы на охоте" Чехов в рассказе "Счастье" снова говорит о хорошо запомнившейся ему с юных лет Каменной Могиле, названной теперь уже Саур-Могилой. "Солнце еще не взошло, но уже были видны все курганы и далекая, похожая на облако, Саур-Могила с остроконечной верхушкой. Если взобраться на эту могилу, то с нее видна равнина, такая же ровная и безграничная, как небо, видны барские усадьбы, хутора немцев и молокан, деревни, а дальнозоркий калмык увидит даже город и поезда железных дорог".

Действительно, с вершины Саур-Могилы открываются широкие и далекие горизонты. Жители Саурозки и других сел, расположенных около Саур-Могилы, рассказывают, что иногда, при соответствующем освещении, видны очертания города Таганрога и блеск воды Азовского моря.

А через 10 лет, в рассказе "В гордом углу", Чехов еще раз вспоминает легендарную Саур-Могилу.

Впервые приазовско-степной колорит довольно обстоятельно был представлен в рассказе "Счастье".

Когда читаешь рассказ "Счастье", то невольно вспоминаются слова Чехова о том, что он хорошо знает приазовскую степь и помнит в ней каждую балочку. Старик-пастух в "Счастье" рассказывает про Богатую балочку и то ее место, где она, как гусиная лапка, расходится на три балочки.

Кроме Саур-могилы, возвышающейся над степными просторами, кроме Таганрога, к которому тяготеет приазовская степь, в этом рассказе упоминаются такие селения Приазовья, как Матвеев-Курган, Есауловка, Новопавлоз-ка и другие места б. Таганрогского округа.

В рассказе "Счастье" Чехов впервые показал шлях - широкую степную дорогу, у которой ночевала отара овец и где происходил разговор между пастухом и объездчиком. В рассказе есть упоминание о том, что шлях шел с Еса-уловки на Городище и что то этому шляху везли из Таганрога умершего там царя Александра.

О степном шляхе Чехов говорит и в повести "Степь": "Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги; то была серая положа, хорошо выезженная и покрытая пылью, как все дороги, но шириною в несколько десятков сажен". Воображение Егорушки, героя повести, было поражено этой "размашистой и богатырской" степной дорогой, ках поразила эта дорога Чехова-гимназиста, не раз проезжавшего по этому шляху. Егорушка обратил внимание на деревянные могильные кресты, стоявшие у большой дороги, и жадно прислушивался к страшным рассказам взрослых о разбойниках и убийствах, тайну которых хранил молчаливый степной шлях.

Этот шлях Чехов вспоминает и в письме к А. Плещееву, написанном после поездки по степи весною 1887 г.: "Видели ли Вы когда-нибудь большую дорогу? Вот куда бы нам махнуть! Кресты до сих пор целы, но не та уже ширина; по соседству провели чугунку, и по дороге теперь почти некому ездить: мало-помалу порастает травой, а пройдет лет 10, она совсем исчезнет или из гиганта обратится в обыкновенную проезжую дорогу". (Т. 14, стр. 37.)

В этом же письме Чехов вспоминает, как в 1877 г. он сильно заболел в дороге и провел страдальческую ночь на постоялом дворе еврея Моисея Моисеевича. Этот постоялый двор и Моисей Моисеевич потом перекочевали в повесть "Степь".

Не прошел автор "Счастья" и мимо такого факта, как появление в этом районе Донецкого кряжа угольных шахт с их примитивной техникой - в шахтах часто срывались бадьи, и звук от упавшей на шахтное дно бадьи грозно проносился в ночной тишине, "рассыпаясь" по степи. Чехов хорошо запомнил этот ночной звук в степи; о нем писатель упоминает не только в "Счастье", но и в последнем произведении - "Вишневом саде".

О шахтах и заводах, встречавшихся наряду с помещичьими усадьбами в северной части Таганрогского округа, более подробно говорится в рассказе "В родном углу". Уже в начале рассказа рисуется такая деталь: по степной дороге везут на волах каменный уголь. А затем показаны служащие на шахтах и заводах - инженеры, штейгеры (горные техники), врачи, их времяпрепровождение: карты, танцы, ужины. "Иногда пели малороссийские песни и очень недурно... Или сходились все в одну комнату и тут в сумерках говорили о шахтах, о кладах, зарытых когда-то а степи, о Саур-Могиле..."

Говорится о шахтах этого донбасского района и в рассказе "На пути", в котором тоже ощущается местный колорит.

Чехов не раз останавливался в своих произведениях на такой особенности Приазовского края: в степных просторах пасутся отары овец в несколько тысяч голов, принадлежащие богатым экономиям. Когда читаешь в рассказе "Счастье" и в повести "Степь" про эти громадные отары, появляется мысль: не вспоминал ли Чехов, описывая отары, голодаевского помещика Мартынова, имевшего несколько десятков тысяч десятин земли, или не менее богатого зуевского помещика Иловайского? Кстати сказать, в рассказе "На пути" выводится окончившая институт благородных девиц в Новочеркасске молодая помещица Иловайская, сообщившая герою рассказа Лихареву, что "имение у ее отца громадное". Здесь уже прямо называется фамилия реального степного помещика.

* * *

В рассказе "Счастье" Чехов впервые уделяет особое внимание степному пейзажу. Картины природы и разговор чабана с объездчиком даны в гармоническом сочетании. Разговор о счастье включен в пейзажную рамку - в начале и в конце рассказа дается описание степной природы, и паузы в разговоре заполняются пейзажными зарисовками. А главное - пейзаж дан в движении: показано, как в течение длительного разговора летняя ночь постепенно переходит в утро.

На пейзажное мастерство Чехова обратил внимание художник И. Левитан: "... в рассказе "Счастье" картины степи, курганов, овец поразительны". (И. И. Левитан. Письма, документы, воспоминания. М., 1956, стр. 37.)

В степном пейзаже "Счастья" проявилась та картинность, которую Чехов считал основным качеством пейзажа в литературном произведении: "Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображаемый пейзаж..." (Т. 16, стр. 235.)

Уже в "Счастье" наметились те характерные черты чеховского степного пейзажа, которые получили дальнейшее свое развитие в произведениях "Степь" и "В родном углу": безграничная, молчаливая равнина; широкая дорога; вековые суровые курганы, хранящие степную тайну и равнодушные к человеку; ленивый полет степных долговечных птиц.

В "Счастье" проявились также те особенности художественной манеры, какой пользовался Чехов в описаниях степной природы: реалистическая конкретность, философские раздумья, лирическое настроение.

* * *

Чехов очень удачно назвал свою повесть "Степь" "степной энциклопедией": в сравнении с другим" произведениями, рисующими Приазовье, в повести с наибольшей полнотой показаны картины степной природы, изображены степные люди и выражены заветные думы и настроения писателя.

В повести создан многогранный образ степи, насыщенный глубоким содержанием. Степной пейзаж обогатился новыми качествами, новыми поэтическими красками. Чехов показывает разнообразные картины степной природы через восприятие Егорушки.

Перед глазами Егорушки, выехавшего из города в степь, расстилалась широкая, бесконечная равнина с загорелыми, буро-зелеными холмами, исчезающими в лиловой дали, и опрокинутое над ними небо. Кое-где виднелись курганы, вырастала на мгновение серая каменная баба.

Широкая степная дорога своим простором возбуждала в Егорушке недоумение и наводила его на сказочные мысли. По сторонам дороги мелькали полосы пшеницы, бурьян, молочай, дикая конопля. Егорушка наблюдал, как от налетевшего ветра по степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая, побежали перекати-поле. Егорушка видел, как у самой дороги вспорхнул стрепет, а из травы вылетел коростель. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким "тррр" полетело к холмам. Грачи, состарившиеся в степи, спокойно носились над травой или равнодушно долбили своими толстыми клювами черствую землю. Летал коршун, солидно взмахивающий крыльями.

Встречались на пути небольшие балочки с ручьями, вытекающими из скалистых холмов, с густой, пышной осокой, зеленеющей по течению ручья, с бекасами, часто вылетающими из осоки. Видел Егорушка и балочки с кустарниками, где ютятся совы и "сплюки", и лесные балочки, где поют соловьи. А около деревень - тихие, скромные речки с голубой водой, один берег их порос камышом, а на другом стояли вербы.

Егорушка заметил, что в знойный полдень наступала в степи тишина, и даже отдельные звуки не нарушали тишины и не будили застывшего воздуха, а, напротив, вгоняли природу в дремоту. Егорушка слышал в степи, как плакали чибисы, как кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки тянули в траве свою скрипучую монотонную музыку. Особенно слышна была эта степная музыка после захода солнца: из травы доносился непрерывный гул, треск, подсвистывание, царапанье - то выступали степные басы, тенора, дисканты.

Поражает во всех этих степных картинах наблюдательность Чехова. На каждой странице "Степи" можно обнаружить меткие образы, передающие точные приметы степной природы в поэтически ярком стиле. Чехов заметил, например, что в июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в балетках соловьи, не пахнет цветами. Тонкая восприимчивость писателя сказалась в таком его ощущении: небо в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным.

Чуткий к красоте, Чехов в своей повести подчеркивает красоту степи и в целом и в отдельных ее явлениях. "Торжество красоты" чувствуется "во всем, что видишь и слышишь". Небо в степи "страшно красиво и ласково, глядит томно и манит к себе". Одинокий тополь в степи - "красавец". Камышовые цветы "красивыми кистями наклонились к воде". Да можно ли перечислить все красивое, что обнаружил Чехов в степи? Красоту писатель заметил не только в степном пейзаже, но и в людях, связанных со степью, - в Дымове, который казался красивым и необыкновенно сильным, в Драницкой - молодой, очень красивой женщине, в Егорушке, непосредственно переживающем красоту природы.

Картинность в описаниях природы в "Степи" особенно разительна, причем для создания этой картинности Чехов чаще и выразительнее пользуется приемом олицетворения явлений природы. Стоит сравнить описание летнего утра в "Степи" с аналогичным описанием в "Счастье", чтобы убедиться в усилении выразительности приема олицетворения.

Кстати, в степном пейзаже очень пленяла Чехова картина наступления утра; в различном объеме, с различными художественными вариациями утренний пейзаж рисуется и в рассказах "Двадцать девятое июня", "Казак", "Счастье", в которых изображение степи дается через поэтическую, картину пробуждения природы.

Но, конечно, не менее выразительными являются у Чехова и художественно-реалистические описания вечера и ночи в степи. Чехов, показывая степь, не прошел и мимо наиболее "скучного" периода в степных сутках - знойного полдня, когда в степи становится душно и уныло, когда равнина и холмы кажутся оцепеневшими от тоски... А в "Красавицах" картина знойного и томительно-скучного полдня дополняется описанием страшного ветра-суховея: "От жара и сухого, горячего ветра, гнавшего нам навстречу облака пыли, слипались глаза, сохло во рту".

Любимой, красивой деталью степного пейзажа у Чехова является коршун, плавно летающий над широкими просторами степи. Когда в апреле 1887 г. писатель подъезжал к родному краю, он особо отметил в открывшейся ему из окна вагона панораме степи: "Вижу старых приятелей - коршунов, летающих над степью". Наряду с коршунами, Чехов часто показывает и других степных птиц - грачей, Антон Павлович подметил особенность: коршуны и грач "летают в одиночку. На это он часто указывает в произведениях: "Уже не один, а три коршуна, в отдалении друг от друга, носились над степью" ("Казак"). "Проснувшиеся грачи, молча и в одиночку, летали над землей" ("Счастье"), "Птицы в одиночку, низко носятся над равниной, и мерные движения их крыльев нагоняют дремоту" ("В родном углу").

Чехов, видимо, очень любил тополь. Об "удивительных" тополях в полтавском имении Смагиных говорит Чехов в одном письме 1888 г., а в другом, описывая сибирский пейзаж, отмечает: "Тополей нет" (1890). В "Драме на охоте" упоминаются тополи у подножия Каменной Могилы.

Свой любимый тополь Чехов включил в пейзаж "Степи", описав его в особенно эмоциональной, лирико-философской тональности: "А вот на холме показывается одинокий тополь; кто его посадил и зачем он здесь - бог его знает. От его стройной фигуры и зеленой одежды трудно оторвать глаза. Счастлив ли этот красавец? Летом зной зимой стужа и метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное - всю жизнь один, один, один..."

А тополь в зимнюю пору тоже в степном пейзаже и тоже в связи с мотивом одиночества Чехов рисует в рассказе "Шампанское": "На дворе во всей своей холодной нелюдимой красе стояла тихая морозная ночь... Тополь, высокий, покрытый инеем, показался в синеватой мгле, как великан, одетый в саван. Он поглядел на меня сурово и уныло, точно, подобно мне, понимал свое одиночество. Я долго глядел на него".

Интересный штрих: в "Шампанском" степь показана в новом "ракурсе" - в восприятии уроженца севера, заброшенного волею судеб в глухой степной уголок. Северянин не увидел красоты в степи: "Летом она со своим торжественным покоем... наводила на меня унылую грусть, а зимой безукоризненная белизна степи, ее холодная даль, длинные ночи и волчий вой давили меня кошмаром".

* * *

Белинский говорил: "Где жизнь, там и поэзия".

Чехов по натуре своей был истинным поэтом, ибо, пользуясь словами Белинского, умел видеть действительность с ее поэтической стороны. Вот почему Чехов сумел открыть такие "залежи красоты" в степном пейзаже, какие до него никто в русской литературе не показывал.

Интересное сопоставление Чехова с Гончаровым дает Т. Л. Щепкина-Куперник в своих воспоминаниях о Чехове: "Гончаров в "широкой и голой степи" видел воплощение скуки. А вот Чехов написал "Степь", рассказ почти без содержания, без завязки и развязки, но как много увидел он в этой степи, какое богатство красок, наблюдений, впечатлений!" (Т. Л. Щепкина-Куперник. О Чехове. Сб. "Чехов в воспоминаниях современников". 1954, стр. 331.)

Вспоминаются и слова Горького: "Чехов "Степь" свою точно цветным бисером вышил". (М. Горький. Собр. соч. Т. 24. 1953, стр. 265.)

Краски, звуки, аромат степной природы передаются писателем с изумительной поэтической силой, с поразительным проникновением в тайны степи, в особенности степного пейзажа. Чехов в своем лирическом монологе в "Степи" говорит о "торжестве красоты", которое "чудится" во всем,, что он увидел и услышал в степи.

Чехов как поэт степи очень напоминает его героя Васю, который видел в степи то, чего не видели другие люди.

Мехов рассказывает, что зрение у Васи было поразительно острое: он видел так хорошо, что бурая пустынная степь была для него всегда полна жизни и содержания: "Благодаря такой остроте зрения, кроме мира, который видели все, у Васи был еще другой мир, свой собственный, никому не доступный и, вероятно, очень хороший, потому что, когда он глядел и восхищался, трудно было не завидовать ему".

Что-то есть в этом образе Васи глубоко личное, созвучное натуре Чехова.

Крупнейший мастер пейзажной живописи, Левитан так высоко оценил чеховский степной пейзаж потому, что в этом пейзаже художник увидел близкую ему эстетическую позицию. Левитан в своем творчестве следовал принятому им принципу: нужно брать самое простое, самое обычное и в нем находить красоту.

Левитановский принцип восходит к эстетике и творческой практике Пушкина. И Чехов как пейзажист продолжал пушкинскую традицию в изображении родной природы - он показал поэтическую прелесть скромных картин русской природы. И у Чехова, как и у Пушкина, встречаемся с философским противопоставлением: недолговечный человек и вечно прекрасная, равнодушная к человеку природа. Но Чехов-пейзажист пошел дальше Пушкина в поэтическом и философском осмыслении природы.

Белинский в пятой статье о Пушкине говорил, что поэт созерцал природу удивительно верно и живо, но не углублялся в ее тайный язык, - он рисует ее, но не мыслит о ней. Белинский отмечал превосходство Гете перед Пушкиным, ибо Гете не просто изображал природу, а заставлял ее раскрывать перед ним ее заветные и сокровенные тайны.

По существу то же о Гете говорил и Герцен в "Письмах об изучении природы": "Он был мыслящий художник... для него природа - жизнь, та же жизнь, которая в нем и потому она ему понятна, и более того: она звучна в нем и сама повествует нам свою тайну". (А. И. Герцен. Собр. соч. Т. 3. 1954, стр. 114-115.)

Чехов, подобно Гете, часто подходил к природе не только как поэт, но и как мыслитель, он насыщал свои пейзажи большим философским содержанием - особенно в классическом описании степи. И в данном случае в художественной манере Чехова-пейзажиста сказалось его естественно-научное образование; Чехов, как Гете, был одновременно поэтом и естествоиспытателем. Не случайно Чехов в одном письме подчеркивал близкое ему сочетание в Гете этих двух качеств: "... в Гете рядом с поэтом прекрасно уживался естественник". (Т. 14, стр. 368.)

Образ степи, созданный Чеховым, прежде всего отличается реалистической конкретностью; степной пейзаж содержит в себе точные приметы Приазовского края. Опираясь в своей творческой практике всегда на знакомую ему "натуру", Чехов умел превращать отдельные явления действительности в большие идейно-художественные обобщения. Чехов нашел в приазовско-степном материале такие особенности, которые стали интимно созвучными его идейным и философским исканиям в годы перелома, когда как раз было создано наибольшее количество его произведений со степным колоритом, и которые дали возможность тонкому писателю-реалисту использовать этот материал для постановки коренных вопросов своего творчества.

Особенности степного пейзажа в творческой лаборатории Чехова стали связываться какими-то внутренними нитями с раздумьями писателя о родине, народе, смысле жизни, красоте.

* * *

"Степь" открыла новую страницу в истории чеховского творчества. Повесть поразила своими поэтическими достоинствами наиболее чутких современников - Плещеева, Салтыкова-Щедрина, Гаршина. Последний прямо заявил: "В России появился новый первоклассный писатель".

Поразила современников и другая оригинальная особенность "Степи": в повести нет сюжета, дано простое описание поездки мальчика Егорушки со взрослыми по степи. Но, как правильно заметил первый читатель рукописи "Степи" Плещеев, если в повести нет "внешнего содержания в смысле фабулы", то "внутреннего содержания зато неисчерпаемый родник".

Когда в марте 1888 г. появилась в журнале "Северный вестник" "Степь", многие литературные критики, ознакомившись с повестью Чехова, растерялись - они не могли разобраться в глубоком содержании и своеобразной художественной форме повеет". Один современник свидетельствует, что критика того времени, привыкшая ждать от произведения определенной тенденции, поучения, морали, казалась несколько озадаченной, так как не видела ясно, что, собственно, хотел сказать автор этой талантливой, но беспретенциозной вещью.

Михайловский, идеолог народничества, не нашел никакого идейного смысла в чеховской "Степи". Он увидел в повести искусственный слиток нескольких маленьких, незаконченных рассказов, а в авторе - силача, который идет по дороге, сам не зная куда и зачем. Это мнение Михайловского долго повторялось в суждениях критиков "Степи" Чехова.

Некоторые критики смутно ощущали в повести Чехова наличие какой-то философской идеи, но не могли в ней разобраться и высказывали различные гипотезы.

К. Головин-Орловский выдвинул предположение, что в "Степи" скрывается такая философская мысль: жизнь - это нечто бессодержательное, какой-то бесцельный ряд случайных встреч и мелких событий, нанизывающихся одно на другое без внутренней связи. А. Оболенский увидел в философском содержании повести сопоставление крохотного суетящегося человека-муравья с могучей, недвижною степью. Ю. Александрович пытался найти общую идею повести в противопоставлении широты и мощи природы мелким страстям человеческим. Ю. Айхенвальд считал Чехова философом-мистиком, которому понятны были мистика ночи, стихия космического. Чеховскую "Степь" критик истолковал как "унылую степь мира".

"Степь" для многих современников Чехова была загадочным, непонятным явлением. Повесть не получила должной всесторонней оценки; сложный идейно-тематический состав повести не был вскрыт, гениальное новаторство Чехова в этом произведении не было осознано.

Даже такой крупный советский чехововед, как С. Балухатый, в 1935 г. повторил старую, ошибочную оценку содержания повести (см. его статью "Вокруг "Степи" в ростовском сборнике "Чехов и наш край", 1935). По мнению Балухатого, чеховская повесть лишена крупного идейного содержания, а бессилие буржуазных критиков понять "Степь" обусловлено "недостатками" самой повести, в которой идейные моменты слабо выражены, а оригинальные художественные особенности сильно выпячены.

Только в 1944 г., когда наша страна отмечала 40-летие со дня смерти Чехова, появились работы, раскрывавшие глубокое патриотическое содержание "Степи". Много сделал для раскрытия идейного содержания повести Чехова, для характеристики особенностей образа родины и образа природы у Чехова В. Ермилов.

Достижения советских чехововедов в деле изучения "Степи" значительны, и все же можно сказать, что работа по раскрытию всех богатств, заложенных в "Степи" и других произведениях Чехова, написанных на степном материале, еще не завершена.

* * *

В "Степи" проявилось в высшей степени, то качество реалистического искусства Чехова, которое можно назвать ассоциативностью образов. Образ степной природы и входящие в его состав отдельные пейзажные мотивы насыщены ассоциативным содержанием. Кроме своей непосредственной функции - показывать конкретные приметы приазовской степи, они вызывают целый ряд философских и социальных ассоциаций. 1 Интересно, что Короленко, ссылаясь на Лессинга, говорил в 1887 г. о силе поэтической речи, если слово в определенном контексте, кроме прямого представления, влечет за собою еще целый ряд представлений, невольно возникающих в уме. ("Русские писатели о литературном труде". Т. 3. 1955, стр. 607-608). Даже некоторые "слегка и сухо намеченные" мотивы (как их скромно назвал автор) полны глубокого смысла.

Анализ таких мотивов, как "простор", "дорога", "полет" и т. п., помогает раскрыть идейную сущность "Степи" и других "степных" произведений и установить органичность этих мотивов для творческого "почерка" Чехова.

Чехов очень любил (как это явствует из его писем) пейзажные просторы. Особенно поразили его просторы приазовской степи. Интересное сообщение находим в одном письме Чехова о прогулках в Мелихове: "Гуляем в саду и в поле, услаждая себя простором, от которого мы так отвыкли, живучи в Москве". (Т. 15, стр. 364.) Ценное признание: в Москве Чехов отвык от простора, к которому привык в Приазовье.

Тему благотворного влияния простора на человека затрагивает Чехов в письме к Суворину от 28 июня 1888 г.

А в письме к Григоровичу от 5 февраля 1888 г. Чехов связывает тему степи с темой широкой деятельности человека ("мечты о широкой, как степь, деятельности").

Пейзажный мотив простора часто ассоциируется у Чехова с содержательной жизнью человека, с творческой деятельностью. В таком синонимическом значении часто используется Чеховым понятие "простор" в письмах и произведениях. Особенно значительным содержанием наполняется это понятие в "Крыжовнике", в котором слово "простор" введено писателем в контекст рассуждения о необходимости духовно богатой человеческой жизни.

Думается, что философский подтекст слова "простор" идет у Чехова от восприятия громадных просторов степи, так сильно поразивших творческое воображение писателя.

Одной из понравившихся Чехову особенностей степного пейзажа, связанной со степными просторами, является даль - этот пейзажный мотив тоже стал многозначительным у Чехова. С ним связана мысль о необходимом для человека постоянном стремлении вперед, к большой цели в жизни. С ним ассоциировалась и патриотическая дума писателя о светлом будущем родины. Совершенно не случайно, что Чехов требовал от постановщиков "Вишневого сада" в пейзажном оформлении второго акта, где Трофимов выступает с патриотическим монологом о России, значительной дали.

Многозначительным у Чехова является и мстив полета. Этот мотив, как и простор, тоже часто встречается в письмах и произведениях Чехова. Примечательно, что в ноябре 1888 г., работая над "Степью", снова переживая волнительные степные впечатления, вспоминая "приятелей" - степных птиц - Чехов в одном письме образно говорит о своих творческих исканиях и сомнениях: "Мой мозг машет крыльями, а куда лететь - не знаю".

Вспомним то лирическое место в "Степи", где Чехов восторженно говорит о желании лететь вместе с птицей над просторами степи.

Мотив полета звучит и в других, позднейших произведениях Чехова. В пьесе "Дядя Ваня" Елена Андреевна, тяготясь окружающей ее серой жизнью, мечтает вслух: "Улететь бы вольной птицей от всех вас, от ваших сонных физиономий, от разговоров, забыть, что все вы существуете на свете".

В "Моей жизни" Чехов выражает близкую ему, как

писателю, мысль: "Искусство дает крылья и уносит далеко, далеко!" А Нина Заречная, которой искусство далоgt; крылья, названа "Чайкой".

В "Человеке в футляре" Чехов подчеркивает важную мысль: свобода дает душе крылья. Литератору Гославскому Чехов советует так творчески работать, чтобы "развернуться, возмужать, чтобы на свободе расправить крылья". (Т. 18, стр. 148.)

Инертная жизнь в провинции, по мысли Чехова, отсасывает крылья у "нервных" людей. Серая, обывательская жизнь характеризуется писателем, как "бескрылая жизнь". Как далек был от истины дореволюционный критик Неведомский, когда о" характеризовал творчество Чехова словами "Без крыльев".

Везде у Чехова мотив полета ассоциируется с мыслью о необходимости "крылатой" жизни человека с большим размахом - крылья должны поднимать человека над мещанскими буднями и обывательскими интересами, уносить его в просторы большой, полноценной, свободной жизни.

Думается, что этот мотив крылатой, большой человеческой жизни генетически связан с наблюдениями Чехова за красивыми и мощными полетами степных птиц.

Насыщен большим идейным содержанием и чеховский мотив дороги.

В "Степи" красочно описывается широкая степная дорога и путешествие по этой дороге. В "Счастье" разговор степных людей происходит у большой дороги. В рассказах "Казак", "Красавицы" говорится о поездках по степным дорогам. Дорога составляет неотъемлемую часть содержания не только "степных" произведений Чехова, - она часто встречается и в других.

Характерно для Чехова "дорожное" заглавие отдельных произведений - "На большой дороге", "На пути", "Перекати-поле" и др.

Многие герои Чехова - типичные "перекати-поле", скитальцы, они находятся постоянно в пути, они путешествуют по большим и малым дорогам родины в поисках хорошей жизни, счастья. Об этих русских людях-скитальцах хорошо сказал сам Чехов в рассказе "Перекати-поле": "Если суметь представить себе всю русскую землю, какое множество таких же перекати-поле, ища, где лучше, шагало теперь по большим и проселочным дорогам или, в ожидании рассвета, дремало в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, на траве под небом..."

Дорога характерна не только для творческой жизни Чехова, но и для его личной биографии. Еще критик Ф. Д. Батюшков в связи с рассказом Чехова "На пути" удачно заметил, что сам Чехов "на пути" к чему-то большому, важному, значительному, в попытке охватить не возможно широко русскую действительность и предугадать, что кроется за завесой будущего.

Многие биографы Чехова говорили о его поездке на остров Сахалин как о большом гражданском и писательском подвиге.

Творческое внимание молодого Чехова привлекла широкая степная дорога - "шлях". В описании этой дороги автор "Степи" вложил глубокий идейный смысл. Степная дорога, как и вся степь, поражает прежде всего необычайным простором. Этот простор наводит на "сказочные" мысли - по такой дороге должны шагать только люди-богатыри. "И как бы эти фигуры были к лицу степи и дороге, если бы они существовали!" - заканчивает описание дороги Чехов. В широкой, могучей степи должны жить люди-богатыри, а в ней часто суетятся различные дельцы, стяжатели, хищники - Варламовы. Они потеряли человеческий облик, им непонятен смысл подлинно человеческой жизни на земле.

Характерная деталь упоминается в "Степи": Варламов, "не настоящий человек", "кружится" все время по степи в поисках наживы - о" вне прямой, большой дороги, ведущей к настоящей жизни. А народ-богатырь выйдет в конце концов по этой большой дороге на широкие просторы счастливой жизни.

Так широкий степной шлях приобрел у Чехова символическое обозначение пути к большому, настоящему счастью, послужил творческим материалом для разработки темы скитальчества, поисков русским человеком счастья.

Интересно сопоставление Гиляровским чеховской степи с гоголевской: "Не та буйная, казацкая, гоголевская степь с ее налетами запорожцев, а тихая, спокойная степь времени его детства и юности" (Вл. Гиляровский. Москва и москвичи. 1955, стр. 465.)

Гиляровский рассказывает о том, какое сильное впечатление произвела на него "Степь" Чехова и как он высказал

Антону Павловичу свой восторг: "Прелесть! Ведь, это же настоящая, настоящая степь! Прямо дышишь степью, когда читаешь... Тихо все, читаешь, будто сам з телеге едешь, тихо-тихо едешь..." (Вл. Гиляровский, стр. 472.)

Передавая содержание разговора с Антоном Павловичем о "Степи", Гиляровский приводит высказывание Чехова с будущем степи, когда, по словам писателя, спять будут "ватаги буйные", "и Гонты, и Гордиенки, и Стеньки Разины..."

Когда читаешь это место воспоминаний Гиляровского, то приходят "а ум те страницы "Степи", где Чехов говорит о широкой степной дороге, по которой должны шагать сказочные богатыри, и где автор с большой симпатией описывает буйного Дымова, у которого сила по жилушкам переливает. И тогда воспоминание Гиляровского об этом многозначительном разговоре с Чеховым воспринимается как ценный комментарий к этим местам "Степи". Тем более, что Чехов в "Степи", как и в "Счастье", ставит вопрос о народном счастье, о том "талисмане", который должен найти народ, чтобы добыть "клад" - свое счастье.

И все же, хотя в передаче Гиляровским многозначительных слов Антона Павловича ощущается революционный подтекст, нельзя видеть в этом высказывании Чехова мысли о близкой народной революции. Известно, что Чехов в письме к А. Плещееву (от 9 февраля 1888 г.), комментируя образ Дымова, говорил, что такие натуры созданы "прямехонько для резолюции", но "революции в России никогда не будет..." Чехов не знал путей борьбы народа за счастье. В словах Чехова о буйных ватагах и Стеньках Разиных дается лишь образное выражение мысли писателя о свободолюбии и богатырских силах, кипящих в русском народе, и веры писателя в светлое будущее народа.

В последнем рассказе Чехова "Невеста" есть одно примечательное место: уехавшая из родного дома Надя смотрит в окна вагона, и "радость вдруг перехватила ей дыхание: ода вспомнила, что она едет на волю, едет учиться, а это все равно, что когда-то очень давно называлось уходить в казачество".

Это место перекликается с высказыванием Чехова о казацкой вольнице в связи с разговором о "Степи", который передает Вл. Гиляровский. Значит, Чехов, думая о степных просторах, ассоциировал их и с казацкой вольницей, с тем свободолюбием и широким размахом натуры, каких не видел Чехов у своих современников-собственников, обывателей, мещан.

* * *

Кроме философских мотивов, выраженных во втором, ассоциативном плане картин степной природы, в степном эпосе Чехова есть и прямо высказанные философские рефлексии автора.

Приведем два примера из текста "степных" произведений, чтобы показать, как звучат пейзажные мотивы в философской тональности.

"Сторожевые могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничной степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они все еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой. Проснувшиеся грачи, молча и в одиночку, летали над землей. Ни в ленивом полете этих долговечных птиц, ни в утре, которое повторяется аккуратно каждые сутки, ни в безграничности степи - ни в чем не видно было смысла" ("Счастье").

"Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознании одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены. Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла, равнодушные к короткой жизни человека, когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной..." ("Степь").

Как в подчеркивании долголетия степных птиц - грачей ощущается скорбная дума автора о скоропреходящей жизни человека, так и в крестах, стоящих у дороги (в "Степи").

олицетворяется мысль о вечности природы и бренности человека. И везде говорится о равнодушии к человеку вечной, прекрасной природы. Часто упоминается в философских размышлениях автора и гнетущее чувство одиночества. С мотивом одиночества связан в чеховском пейзаже и тополь-красавец.

В "Степи" много грусти, скорби. Своеобразие грустного колорита "Степи" тонко почувствовал М. Горький, назвав это произведение Чехова "по-русски задумчиво грустным". Смысл горьковской характеристики! "Степи": грусть Чехова - это проявление той патриотической скорби, которая была свойственна лучшим представителям русской классической литературы, неудовлетворенным современной действительностью.

Скорбные настроения в "Степи" связаны с писательским идеалом жизни. Чехов остро ощущал контраст между его идеалом высокой, "крылатой" жизни и низменной, пошлой, грубой действительностью в буржуазно-мещанском обществе.

Удачно назвал Д. Овсянико-Куликовский скорбь Чехова "глубокой скорбью оптимиста". Действительно, трудно представить более жизнерадостного человека, чем Чехов. И если порой он выражал скорбную думу о бренности человека и о скоротечности человеческой жизни, то эта дума тоже имеет своим источником большую любовь писателя к жизни и всем ее радостям.

У автора "Степи" оптимистическое настроение преобладает над скорбными мотивами. Основная тональность повести - мажорная, жизнеутверждающая. Особенно ярко эта тональность выразилась в торжественных, величественных словах лирического отступления: "Во всем, что видишь и слышишь, начинает чудиться торжество красоты, молодости, расцвет сил и страстная жажда жизни: душа дает отклик прекрасной, суровой родине и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей".

Хотя Чехов часто упоминает о чувстве одиночества, нельзя видеть в этом какой-то культ одинокого человека. Писатель не поэтизирует одиночество, наоборот, считает это состояние человека неприятным, тяжелым. Чехов писал Лейкину 13 августа 1889 г. в связи со смертью брата Николая: "... чувство одиночества самое паршивое и нудное чувство". (Т. 14, стр. 383.)

Позднее, в повести "В овраге", Чехов показал одинокую Липу в поле ночью, после смерти ее ребенка. Как и в "Степи", в оптимистическую стихию природы врывается скорбный мотив одиночества человека. Одиночество Липы показано среди "непрерывных криков радости" оживающей весенней природы. Сложная эмоциональная ситуация имеет такую концовку: "Когда на душе горе, то тяжело без людей".

* * *

Чехов изобразил не только степь, но и те чувства и настроения, какие он переживал в степи. Произведения Чехова о степи - это лирический эпос писателя: эпический размах в изображении степи и степных людей сочетается в них с интимно-лирическими переживаниями автора.

Степь у Чехова - сложный художественный образ. В нем заключено не только эстетическое и философское содержание, но и патриотическое. Образ в степи - это лирический образ родины. Устами писателя Григоряна в "Чайке" Чехов, несомненно, выражал свои сокровенные мысли: "Я люблю вот эту воду, деревья, небо, я чувствую природу, она возбуждает во мне страсть, непреодолимое желание писать. Но ведь я не пейзажист только, я ведь еще гражданин, я люблю родину, народ, я чувствую, что если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем, говорить о науке, о правах человека и прочее, и прочее".

Степной пейзаж Чехова в высшей степени патриотичен. Когда писатель восхищается картинами степной природы, то он восхищается красотой родной земли. В степном пейзаже Чехова отразилась глубокая интимная любовь писателя к родине. Повесть "Степь" выражала не только антибуржуазный пафос Чехова-писателя, осуждение собственнического общества, но и высокий патриотический пафос. Впервые в творчестве писателя так необычно и так непосредственно выразилась любовь художника к своей "суровой, прекрасной родине". Если в ранних произведениях писатель-патриот обличал отдельные пороки буржуазно-мещанского общества, особенно полицейский режим и бюрократизм в царской России - "стране казенной", то в "Степи" Чехов не ограничивается обличением, он утверждает свои поэтические думы о родине, о красоте родной земли, о богатырских силах русского народа, о его счастливом будущем. Впервые в творчестве Чехова появилась лирическая тема родины.

Письмо Чехова Григоровичу от 5 февраля 1888 г., где он говорит, во-первых, о русской жизни, которая бьет русского человека так, что "мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня", во-вторых, о русском юноше, для которого характерны "страстная жажда жизни и правды, мечты о широкой, как степь, деятельности, беспокойный анализ, бедность знаний рядом с широким полетом мысли", в-третьих, о "сером, суровом" народе с его "тяжелой, холодной историей", - свидетельствует о том, что работа писателя над "Степью" сопровождалась глубокими раздумьями о России, о русском человеке и его трудной судьбе в царской России, а также о том, что мысли Чехова о родине органически сочетались с образами степной природы.

Характерно для Чехова, что его скорбные, порой мрачные мысли о жизни и человеке так непосредственно' выражены в "Степи" и в "Счастье", в тех произведениях, где Чехов выдвигает на первый план лирическую тему родины и где он оптимистически решает вопрос о народном счастье. Совершенно очевидно, что скорбь автора "Степи" и "Счастья", большого оптимиста, горячо любящего природу, жизнь, человека, это не "мировая скорбь", не философский пессимизм, а гражданская скорбь великого писателя-патриота, страдающего от сознания трудной судьбы человека и народа в окружающей его жизни.

Тут у Чехова, как и у его предшественника - любимого писателя Лермонтова, появился тот "действенный пессимизм", который был направлен против социальных уродств и несправедливости в жизни.

Гражданская скорбь Чехова о тяжелом положении человека-труженика и обездоленности народа в буржуазной действительности и в то же время вера писателя в живые, творческие силы человека и народа, - та скорбь и та вера, которые лежат в философском подтексте "степных" произведений, - обусловили сочетание светлого и мрачного, радостного и скорбного в эмоциональном содержании этих произведений.

"Степь" сыграла роль и в развитии творческого метода Чехова. Впервые именно в этой повести отчетливо отразилась та особенность художественной манеры писателя, которая характеризуется как органическое сочетание строго-объективного повествования с проникновенным лиризмом. Лиризм Чехова вызван был к жизни новым подходом к русской действительности, обусловлен новой лирической темой родины. Мощная струя лиризма, ярко проявившаяся в стиле Чехова переходного периода, окрашивает, поэтизирует положительные идеалы, положительных героев писателя. Новый аспект темы родины вызвал и новый художественный прием в творчестве Чехова - лирическое отступление. В "Степи" Чехов прямо, от своего лица высказывает горячую любовь к родине.

* * *

В гармоническом сочетании с образом степи находятся образы степных людей. В системе образов-персонажей выделяются (кроме мальчика Егорушки и озорника Дымова, о которых уже шла речь) две фигуры - Варламов и Соломон.

Варламов - это степной хищник, преследующий одну цель в жизни - наживу; ради этой цели он кружился по степи в поисках новых объектов для своего обогащения. Лицо Варламова постоянно выражало "деловую сухость, деловой фанатизм". Во всем, даже в манере держать нагайку, "чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью".

В повести психологически тонко показан тот культ Варламова у окружающих его людей, который характерен для общества, где все обусловлено денежными отношениями, где ценность человека определяется количеством имеющегося у него богатства.

Только один человек относится к богачу Варламову без всякого почтения и даже с презрением. Это - Соломон, брат и батрак владельца постоялого двора Моисея Моисеевича. Соломон говорит о себе: "Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы, и не нужно, чтобы меня боялись и снимали шапки, когда я еду. Значит, я умней вашего Варламова и больше похож на человека!"

В этом сопоставлении Варламова и Соломона выражен большой социально-философский смысл. Тут решается вопрос о смысле человеческой жизни. Для Варламова, хищника и стяжателя, смысл жизни сводится к непрерывному

обогащению: "Вся жизнь у него в деньгах и в наживе". Эта страсть к обогащению ослепляет Варламова, он кружится по степи и не замечает ее красоты, ее величия, ее безграничных просторов. Варламов на фоне могучей, богатырской степи кажется пигмеем, его власть над степью - призрачная, и жизнь у него не настоящая, не человеческая. Соломон - "больше похож на человека". Он понимает, что не в деньгах счастье, что смысл жизни настоящего человека не может заключаться в стремлении к накоплению денег; в нем живет чувство человеческого достоинства, и оно является критерием его оценки людей и человеческих отношений.

Так, Чехов в "Степи" впервые во весь рост поставил большую этическую тему - о смысле человеческой жизни, о счастье человека, и решил ее с позиций демократического гуманизма. Впервые в "Степи" четко противопоставлен "идеал" жизни собственников-стяжателей демократическому идеалу трудовой жизни человека, который понимает истинный смысл ее, уважает в себе и в других чувство человеческого достоинства.

Характерно для Чехова-демократа также решение вопроса о счастье человека. Тема счастья - личного и народного - одна из основных тем творчества Чехова. В "Степи" и рассказах переходного периода Чехов заклеймил мелкое, эгоистическое счастье как недостойное человека. По мысли писателя, условием личного счастья должно быть желание служить "общему благу". Вне этого условия, вне общего блага людей не может быть и личного счастья. Тема личного счастья непосредственно связана у Чехова с темой народного счастья. Один из лучших рассказов Чехова второй половины 80-х годов "Счастье" посвящен теме народного счастья. Автор устами пастуха-бедняка рассказывает о тяжелом, бесправном положении народа и в то же время выражает веру в его счастливое будущее.

Народное счастье в этом рассказе олицетворяется в кладах, зарытых в землю (ив "Мужиках" Чехов упоминает о кладах). Старик-пастух рассказывает, как крестьяне не раз пытались раскопать клады - найти свое счастье, и приходит к горькому выводу, что трудно найти мужицкое счастье - богатство родины присвоили себе власть имущие. Та же мысль выражена и в рассказе "Новая дача": "Все счастье богатым досталось".

В "Счастье" говорится о том, что "талисман" надо такой иметь, чтобы найти клад. Но Чехов не сказал, что это за талисман и где его надо искать. Ярко изобразив бесправное и нищенское положение народа, его вековечную мечту о счастливой жизни, Чехов не знал и не показал путей борьбы за народное счастье.

Чехов, автор "Степи" и других "степных" произведений, выступает перед нами одновременно и как любознательный краевед, открывший для русской литературы новый край - Приазовье с характерными особенностями этого края, подмеченными наблюдательным художником; и как патриот, глубоко любящий редину и свой родной край, остро переживающий обездоленность народа и мечтающий О1 счастье народа; и как поэт, нашедший столько красоты в обыденном степном пейзаже; и как философ, выразивший столько глубоких дум о человеке, о смысле жизни, о счастье, о красоте.

В свое время Энгельс в статье "Ландшафты" писал: "Степь бранили немало, вся литература полна проклятиями ей, сделав ее, как в "Эдипе" Платена, предметом сатиры, но почему-то забыли вскрыть ее редкую прелесть, ее затаеннее поэтическое очарование". (К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч. Т. II. М., 1929, стр. 55-56.)

Эту особенность степи показал гениальный новатор Чехов, открывший в ней "редкую прелесть" и "затаенное поэтическое очарование". Чехов, развивая традиции Гоголя-"степняка", обогатил наше представление о степи и создал новый образ степи в художественной литературе. Тем самым тема степи у Чехова приобрела первостепенное значение в истории мировой литературы.