"Генрих Белль. Самовольная отлучка (Авт.сб. "Самовольная отлучка")" - читать интересную книгу автора

потчевали чаем с песочными пирожными (настоятельница знала, что я терпеть
не могу кофе). Я отблагодарил монахинь по-рыцарски, презентовав лишний
центнер угля и три офицерских белоснежных носовых платка, которые
собственноручно стянул - чем особенно горжусь - на вещевом складе немецких
вооруженных сил, а потом дал одной парализованной учительнице, и она за
мой счет вышила на них слова: "Нет лучше друга, чем неправедный Мамона.
Votre ami allemand" [ваш немецкий друг (франц.)].
Чтобы не усложнять излишне эту повесть, мне не хотелось бы перечислять
многие другие, а уж тем паче все без исключения льготы, которые я получил;
так, скажем, в одной лавчонке тканей в Яссах на редкость красивая
румынская еврейка поцеловала меня в обе щеки, в губы и в лоб, пробормотав
на жаргоне странные слова: "За то, что вы принадлежите к такому жалкому
племени"; этот случай имел и свою предисторию и свое продолжение; я
рассказываю его с середины, ибо все остальное слишком сложно объяснить. А
уж о венгерском полковнике, который помог мне подделать одну справку, я и
вовсе не хочу упоминать...
Давайте еще раза два слегка отклонимся от темы: вначале вернемся назад
к седьмому номеру трамвая, который только-только проехал Мальцмюле и,
жалобно позванивая, приближается к Мюленбаху, а оттуда потащится в гору, к
Вайдмаркту... а потом снова обратимся к ассенизационному кварталу нашего
поселения, где я внезапно очутился рядом с Ангелом, который, сидя на
выступе стены между кухней, лазаретом и отхожим местом, смаковал свой
завтрак: ломоть черствого хлеба, самокрутку и кружку суррогатного кофе. В
эту минуту он напоминал подметальщиков улиц в моем родном городе; я всегда
восхищался и всегда завидовал той благородной манере, с какой они вкушали
свой завтрак на ступеньках памятника, изображающего атлетов, тянущих
канат. Ангел, подобно всем ангелам на полотнах Лохнера, был светловолосый,
скорее даже златоволосый, маленького роста, неуклюжий, и хотя лицо его
было абсолютно лишено античных черт - приплюснутый нос, слишком маленький
рот и почти подозрительно высокий лоб, - оно прямо-таки переворачивало вам
всю душу. В темных глазах Ангела не было и тени меланхолии. Когда я
появился, он сказал "привет" и кивнул мне так, словно мы уже лет четыреста
назад сговорились об этой встрече и я просто чуть-чуть опоздал, а потом,
не отнимая кружку ото рта, вскользь заметил:
- Тебе бы следовало жениться на моей сестре. - После этого он поставил
кружку на выступ стены и продолжал: - Она красивая, хотя похожа на меня,
ее зовут Гильдегард.
Я молчал: ведь человеку, внемлющему гласу и повелению ангела, не
остается ничего иного, как молчать.
Ангел загасил свою самокрутку о стену, сунул чинарик в карман, поднял с
земли пустые ведра и начал давать мне указания делового характера о
предстоящей работе; в основном они касались некоторых деталей из области
физики: вместительность ведер в килограммах, грузоподъемность палки, на
которой висели ведра, и т.д. Потом он добавил еще несколько разъяснений
химического порядка, но воздержался от всяких гигиенических замечаний,
поскольку над отхожим местом красовался большой плакат: "Коль сюда вошел
перед едой, руки тщательно помой". Как мы видим, родитель, отправляющий
своего сына на военную службу, может не опасаться: там ничего не упустят.
К этому еще следует добавить, что в столовой нашей части висел плакат:
"Труд дает свободу" [такая надпись была на воротах лагерей Имперской