"Генрих Белль. Самовольная отлучка (Авт.сб. "Самовольная отлучка")" - читать интересную книгу автора

трудовой повинности и на воротах фашистских концлагерей]; стало быть,
начальство позаботилось обо всем - и о лирике и о мировоззрении.


Всего лишь две недели я занимался вместе с Ангелом той деятельностью,
которая и по сей день дает мне возможность во всякое время заработать свой
кусок хлеба в качестве ассенизатора или сортировщика картофеля. Никогда в
жизни я не видел столько картошки сразу, как в те дни в подвале под нашей
кухней; пробиваясь сквозь крохотные оконца, тусклый дневной свет освещал
коричневатую картофельную гору, и казалось, она дышит, подобно пузырящейся
трясине; сладковатый алкогольный дух наполнял все помещение, когда мы,
отобрав целую груду гнилого картофеля, складывали его, чтобы поднять
наверх. Позитивная часть нашей программы состояла в том, что мы наполняли
драгоценными овощами ведра (во имя спокойствия мамаш разъясняю, что это
были _другие_ ведра), уносили их на кухню и ссыпали в заранее
приготовленные чаны для ежевечерней коллективной чистки картофеля. После
того как несколько ведер уже было внесено на кухню, нам давали команду,
которую наш шеф-повар (один из немногих субъектов в этом казарменном
сообществе, не имевший судимости) называл командой "на брюхе вперед"; это
означало, что мы должны были броситься ничком на липкий пол, а потом
ползать на животе вокруг гигантской плиты; при этом нам разрешалось
поднимать голову лишь настолько, чтобы не ободрать лицо о пол.
Передвигаться можно было исключительно с помощью носков ног, если же мы
упирались в пол руками или коленками, а не то и вовсе замирали в
изнеможении, то нас наказывали - заставляли петь по команде: "Эй, запевай,
запевай что-нибудь веселенькое!"; до сего дня не знаю, чем можно объяснить
- просто или интуицией или родством душ между Ангелом и мною, - во всяком
случае, я в первый же раз затянул песню, которая была коронным номером в
репертуаре Ангела: "Германия, Германия превыше всего". Таким образом, мы
видим, что в процессе "делания человеков" начальство не пренебрегало и
патриотическими струнами нашей души: отцы, которые боятся, что их отпрыски
могут, не дай бог, забыть свою немецкую национальность, незамедлительно
должны, как уже было сказано на странице 177, отправить их на военную
службу и желать им по возможности самой суровой муштры. Во время пения я с
присущим мне педантизмом размышлял, действительно ли можно назвать песню,
которую мы пели, "веселенькой". Впрочем, описанный здесь метод - это я
сообщаю авансом для будущих толкователей - является самым лучшим, самым
действенным методом для успешного вбивания в голову подрастающему
поколению того, к какой национальности оно принадлежит и какое подданство
имеет.
Рекомендую его швейцарцам, французам и другим народам. Не каждому ведь
дано вкусить поцелуй от красивой еврейской девушки в румынской лавчонке.
Никого не удивит, если я скажу, что мы были очень измучены и не могли
поэтому петь по-настоящему, с тем совершенством, с каким поют в певческих
ферейнах. Лежа на липком кафельном полу, мы невнятно бормотали незабвенные
и незабытые слова старого немецкого гимна. Ну, а потом мне - как раз мне!
- запретили петь; однажды наш обер-предводитель - он же командир части -
разыскал меня в картофельном погребе и, наорав за то, что у меня не
оказалось свидетельства о крещении, неожиданно - так ли уж это было
необоснованно, до сегодняшнего дня не знаю, дело темное - обозвал меня