"Генрих Белль. Завет " - читать интересную книгу автора

увижу ее снова". Этого я никогда не забуду.
Всякое пробуждение было ужасно, сударь. Утешение, которое ты, казалось,
обрел вчера вечером, истаивало перед лицом занимающегося дня, как дым, и ни
красота моря, ни свежесть ветра, ни тихое журчание воды уже не спасали вас.
Несколько дней прошли в каком-то странном, тревожном покое. Я исправно
нес службу, время монотонно уползало куда-то, словно лента конвейера,
которой нет конца. Вечерами, когда я дежурил на телефоне, Ваш брат всегда
сидел вместе со мной. Кандик отсутствовал; в подвале взорванного дома за
дюнами он обустроил нечто вроде пивнушки.
В наших разговорах мы никогда не упоминали учреждений тонущего рейха,
не называли фамилий, должностей или титулов его функционеров. Мы играли
словами, мы были как дети, перебрасывающиеся мячиком, могли, в зависимости
от настроения и усталости, стукнуть им о стенку четырнадцать раз, а могли и
семь, и только когда чувствовали, что силы на исходе, быстро откидывали мяч
партнеру...
- Всякий человек, - допустим, рассуждал он, - который не в состоянии
уразуметь границы своих возможностей, все-таки изрядный тупица и, в
сущности, дурак. А тщеславный гений - уже не гений. Кто не понимает, что
является частицей неведомого замысла, тот глупец. Глупых гениев не бывает,
значит, он уже не гений. Ему остается только одна бесславная возможность -
гений глупости. Или гений преступления. Понимаете?
- Конечно, - подхватывал я. - А вообразите себе глупца, который считает
себя гением и которому множество людей, допустим, аж восемьдесят миллионов
человек, изо дня в день неистовым ревом подтверждают, что он гений, причем
не просто гений, а гений во всем, гениальный художник, государственный
деятель, стратег, короче, гений, равных которому еще не знала история. И
каждый день они будут об этом ему орать. Что он само совершенство, венец
творения. В этом случае одна только попытка, допустим, утверждать: "Я не
хуже, чем Икс", будет истолковываться как более страшная крамола, чем если
бы я сказал: "Я не хуже, чем Господь Бог". Не так ли?
- Безусловно. Требовать от такого человека, чтобы он сам образумился,
совершенно безнадежно. Но как в таком случае его обезвредить?
- Остается только один выход, - сказал я спокойно. - Его надо убить.
- Замечательно. Допустим. Но тут-то и начинаются главные трудности. Как
к нему подобраться, какой выбрать способ? Видите ли...
Несколько дней мы провели в беседах об устройстве этого проклятого
государства, стирая в порошок все его учреждения - мы надували их, как
мыльные пузыри, давали им лопаться и брезгливо изучали капельки оставшейся
субстанции.
Эти несколько дней пролетели быстро. Однажды вечером, около пяти, я,
как обычно, поехал в роту. Поездки эти всякий раз были отрадой - ты
выбирался из мышеловки. Я медленно ехал по чудесной аллее, что тянулась
между заминированными домами, мимо кабачка Кадетты, от берега моря до шоссе.
Я радовался виду обычных людей, женщин, штатских. Бог ты мой, сколько же
радости может доставить солдату один только вид женщины! Когда ты все время,
изо дня в день с мужиками, вечно и всегда только с мужиками, с их вонью, с
их болтовней, с их грязью и их чопорной сухостью! Так что я всегда радовался
этим поездкам. И как же мне повезло по сравнению со многими другими, которым
такое счастье выпадало от силы раз в месяц. Правда, были и у них свои
лазейки, выведанные отчаяньем и отвагой, что при такой лютой тоске по