"Генрих Белль. Завет " - читать интересную книгу автора

изо всех сил тяну на себя с таким неистовством, что в итоге притягиваюсь
сам. Проснувшись, я увидел над собой улыбающееся лицо Вашего брата; мои
пальцы вцепились в пуговицу его мундира и не хотели выпускать.
Мне стало ужасно стыдно, я не знал, куда глаза девать, но он перехватил
мой взгляд и спросил:
- Протрезвели хоть сколько-нибудь?
- Полностью, - ответил я, и это действительно было так.
Он встал, посмотрел на койку, где тихо похрапывал Кандик, снова сел и
лишь после этого заговорил.
- Послушайте, - сказал он тихо, - умоляю вас, только не пейте. Начнете
здесь пить - и через месяц вы конченый человек. Если уж вы и трех дней не
можете прожить без этого искусственного и недолговечного утешения, то через
месяц вы perdu . Ищите утешения в трезвости, прошу вас. - Он помолчал.
Была полночь, за окном слышалось тихое шуршание прилива. Из-за
необходимости затемнения окно приходилось держать закрытым, дверь тоже
нельзя было открывать, в комнате стояла духота и неприятная, тяжелая тишина.
Я встал, без спроса выключил свет, распахнул окно и дверь. Мягкая ночная
прохлада дохнула свежестью и волей.
- Я сам ненавижу, - продолжал он, - пугать людей так называемыми
пагубными примерами. Получается, что читаешь мораль, а кроме того, хочешь не
хочешь, во всех этих беседах невысказанным упреком сквозит мысль: я-то не
такой, я другой, посмотри на меня. Умоляю вас, опомнитесь. Что ищите вы в
питие? - спросил он неожиданно и резко.
Я испуганно подыскивал слова, и мне ничего не пришло в голову, кроме
скудоумной банальности:
- Забвение и счастье.
- Счастье? - повторил он за мной. - Счастье? Мы не для счастья рождены.
Мы рождены, чтобы страдать и познавать, почему мы страдаем. Наша боль - это
единственное, что мы сможем предъявить. Добрые дела окажутся по плечу лишь
нескольким святым, но не нам... И еще молиться, может, вы этого не
понимаете? Или понимаете лучше меня, а?
Я молчал. Что-то помешало мне рассказать ему о той девушке; кроме того,
меня изрядно отпугнул его пафос, ведь я его еще совсем не знал. Хотелось мне
только одного - чтобы больше вообще не рассвело.
- Но если вы не понимаете, что мы рождены не для счастья, то уж то, что
мы рождены не для забвения, понимаете наверняка. Забвение и счастье! Да мы
рождены, чтобы вспоминать и помнить! Не забвение, а воспоминание - вот наш
долг...
Он говорил очень тихо, но редко когда чьи-то слова входили в мое
сознание столь же незабываемо и ясно. Кандик спал, в темноте за окном вода
стала отступать, откатываясь по едва заметному уклону пляжа.
Я не знал, что ему возразить.
- Больше не заснете? - спокойно спросил он наконец.
- Нет, - ответил я.
- Доброй ночи.
- Доброй ночи.
Он встал, открыл, стараясь не шуметь, свою дверь, и я остался один. За
окном негромко и неумолчно отступал прилив, рядом тихо и несокрушимо
похрапывал Кандик.
Моей первой мыслью, когда Ваш брат закрыл за собой дверь, было: "Я