"Генрих Белль. Завет " - читать интересную книгу автора

начинал дрожать, словно в следующую секунду он не выдержит и заорет прямо в
трубку: "Скотина! Скотина! Во веки веков скотина!"
Что до меня, то я был настолько же слаб, насколько он силен. К тому же
я как-то уже поотвык от житейских тягот и неприятностей. Даже в форме
простого солдата я исхитрялся жить припеваючи. Военного пороха я нюхнул в
сороковом, очень уж меня тянуло на фронт после двух-то лет муштры в казарме,
где меня обучали нехитрому ремеслу пехотинца. Но этих полутора месяцев в
наступлении мне хватило за глаза. Пыль, жарища, грязь, вечная боль и зуд в
стертых ногах, кровь, бесконечная нервотрепка, а самое скверное - печальная
обязанность участвовать в вывешивании омерзительных нацистских флагов над
французскими садами и парками. Благодарю покорно. За четыре дня до
перемирия, уже почти в Бургундии, меня наконец ранило. В лазарете я нежился
месяцами, снова наслаждаясь радостями жизни, а потом - со своим-то лишь
слегка освеженным школьным французским - даже исхитрился выбить себе
назначение в Париж. В ту пору на раненого еще смотрели как на героя. А уж
когда в Париже оказался, я даже маленько пособил своему недугу, чтобы, как у
нас принято было говорить, теплое местечко за собой придержать.
Но переводу на новое место, к морю, сперва даже радовался, как
радуешься в жизни всякой новизне. Однако уже через несколько дней я был на
грани отчаяния.
Ужаснее всего была полная бессмыслица происходящего. Каждое утро среди
этих песчаных дюн люди становились к своим пулеметам, гранатометам или к
чему там еще и упражнялись, упражнялись без конца, разучивая приемы, которые
они уже просто не в состоянии были повторить, до того им эти приемы
осточертели. Да они здесь уже почти каждую песчинку в лицо знали! Каждое
утро одно и то же, и каждую ночь одно и то же, и вечно один-единственный
противник - море. Минные поля и пустые дома вокруг. И даже не поешь вдоволь
для поддержания иссякающих сил. Довольствие - очень важная часть войны.
Каждый толковый офицер это знает. Практика войны лишена какой бы то ни было
романтики, тут нет места так называемым идеям и чувствам. Солдат, которого
регулярно не докармливают, способен на что угодно и имеет полное право
добывать себе пропитание. А у нас, сударь, пайки были просто смехотворные. Я
знаю, что Вам это неизвестно. Я достаточно часто носил на почту открытки:
"Жив, здоров, за посылку спасибо. Генрих".
А теперь поставьте себя на место человека, оттрубившего восемь часов
днем, четыре часа отстоявшего на посту ночью и получающего в сутки полкило
хлеба, две ложки повидла, тридцать граммов маргарина и литр супа из котла,
где на сто пятьдесят ртов помимо воды и цветной капусты выварено четверть
тощего говяжьего скелета, с которого кухонные амбалы уже успели ободрать
последние остатки жира и мяса. Может, Вы подумаете, что этого даже много.
Уверяю Вас, это ничто, когда приходится сражаться со скукой.
Разумеется, мы научились выкручиваться. Зажимали патроны и обменивали
их на хлеб у раскормленных моряков и артиллеристов, которые располагали
досугом даже для охоты на кроликов. Моряки - те вообще обзавелись своим
хозяйством, по ночам в промежутках между караульными сменами мы совершали
набеги на их картофельные поля, ползком обходили часовых, которые с
заряженными винтовками ревностно стерегли плоды своих аграрных трудов,
рылись в темноте, точно кабаны, подкапывая картофельные кусты и торопясь
наполнить мешки вожделенными клубнями. И не подумайте, что мы лезли под пули
из каких-то там романтических побуждений - а опасность схлопотать пулю была