"Генрих Белль. Женщины у берега Рейна" - читать интересную книгу автора

не спрятала тебя в чулане под мешками.
Герман (еще боязливее). Тише, не надо так громко. (Неуверенно.) Ты
заблуждаешься. (В голосе его слышится угроза.) Его тоже якобы видела и
слышала Элизабет Блаукремер, но она ничего не смогла доказать и только всех
взбудоражила.
Эрика. Пока он не упрятал ее в сумасшедший дом. Да, доказать она не
смогла ничего и тем не менее была права. Ты знаешь это лучше меня: не все,
что нельзя Доказать, ложно. У жены Плотгера тоже не нашлись доказательства,
она помешалась на том, что не сумела доказать правду, и покончила с собой...
Не беспокойся, я не сойду с ума и не стану болтать именно потому, что ничего
не могу доказать. Все слишком хорошо понимают: чего только не способны
вообразить бабы-истерички, обманутые, неудовлетворенные, подвыпьют немного,
и начинаются галлюцинации. Нет, болтать я не собираюсь, но что знаю, то
знаю, что слышала, то слышала. И тебе хорошо известно, что Элизабет
Блаукремер не лгала.
Герман. У нее нет ни капельки воображения, иначе она не лезла бы все
время со своей правдой... А ты, после того как услышала, не смогла заснуть?
Эрика. Я прекрасно понимаю, что это - не доказательство. (Твердым
тоном.) Не впутывайся в это дело, Герман. (Очень резко.) Хватит, Герман,
хватит! Что вы намерены делать с Бингерле? Эту фамилию, надеюсь, я могу
произнести - она же напечатана в газетах, - или следует сказать: номер
Четыре, нет, номером Четыре буду именовать доброго боженьку, которого вы так
любите поминать. Значит, номер Четыре - это господь бог, а то, что у него
есть еще несколько имен, вы забыли.
Герман. Эрика, так ты еще ни разу не разговаривала - за все сорок лет.
Эрика. Разговаривала, Герман, почти сорок лет назад, когда ты
дезертировал из вермахта великой Германии и сидел, скрючившись, среди швабр
и веников в чулане, а я набросила на тебя порожний мешок из-под картошки...
вот тогда ты слышал, как я разговаривала с цепными псами, это было дня через
три после самоубийства Гитлера. Псы были посланцами номера Три, которого они
называли кровопийцей. И ты слышал, когда я говорила с Кундтом, влепила
затрещину Блаукремеру и выгнала из дома Хальберкамма. Не так уж у меня
изменился голос, как тебе показалось. И когда я врезала по морде Губке, ты
тоже слышал мой новый голос.
Герман. Это было давно, и, надеюсь, ты не станешь рассказывать о моем
дезертирстве.
Эрика (смеется). Нет, ни министерству обороны, ни генералам, к которым
нас иногда приглашают, сообщать не стану, но тебе, тебе напомню. И еще был
случай, когда ты наверняка слышал мой новый голос: тогда я просила тебя не
произносить в присутствии моего отца имени Кундта. Припоминаешь?
Герман. Твой отец был фанатиком, он...
Эрика. Да, был. Он ненавидел Кундта, и когда я наливала отцу кофе, то
клялась, что кофе и пирожные куплены не на деньги Кундта, а на твои
адвокатские гонорары. Отец предпочел бы умереть с голоду, чем взять кусок
хлеба из рук Кундта, а поголодать ему довелось немало. Итак, повторяю:
довольно, Герман, хватит.
Герман. С каких пор ты питаешь симпатию к Бингерле? Кстати, у нас о нем
говорят в среднем роде - оно!
Эрика. Мне он не нравится и никогда не нравился, и я, как любой из вас,
могла бы предвидеть, что он попытается вас надуть. Нет, мне было не по себе