"Генрих Белль. Поезд прибывает по расписанию" - читать интересную книгу автора

толкнул его в крестец и отдавил пальцы. Уже рассвело, и он услышал
наигранно-бодрый голос, сообщавший название города, где они стояли, - только
через секунду до Андреаса дошло, что это Дортмунд. Тот человек, который
ночью курил и шепотом переговаривался у него за спиной, теперь выходил,
грубо расталкивая всех, чертыхаясь, - значит, незнакомец с серым лицом
житель Дортмунда. Дортмунд! И другой солдат - на его мешке лежала правая
нога Андреаса - тоже проснулся и сидел на холодном полу, протирая глаза;
попутчик слева - возле его физиономии покоилась левая нога Андреаса - еще
спал. Дортмунд. Девушки с дымящимися жбанами сновали по перрону. Все, как
обычно. У вагонов стояли матери семейств - они плакали, и молоденькие
девушки - они разрешали себя целовать, и еще старики отцы... Привычная
картина, а все то, вчерашнее, - безумие.
Но в глубине души Андреас знал, что это не так, - стоило ему открыть
глаза, и он сразу почуял: его "скоро" при нем. Крючок засел где-то в самой
сердцевине, он крепко держит и не отпускает. "Скоро" схватило его за горло,
и он может только барахтаться, барахтаться до поры до времени, до роковой
точки между Львовом и Черновицами...
В ту миллионную долю секунды, когда Андреас переходил от сна к
бодрствованию, он еще надеялся, что слово "скоро" сгинет, как сгинула ночь,
что это всего лишь кошмар, порожденный неумеренной болтовней и неумеренным
курением. Но слово это было при нем неумолимо...
Он поднялся. Увидел свой раскрытый мешок и вылезшую из него рубашку,
засунул рубашку обратно. Правый сосед опустил стекло и протянул из окна
кружку; худая усталая девушка налила из жбана кофе, запах кофе был ужасен:
горячая бурда; Андреаса начало подташнивать - то был запах казармы,
казарменных котлов, которыми провоняла вся Европа... Неужели эта вонь
распространится на весь мир? Тем не менее - вот до чего глубоко укоренились
в нем привычки, - тем не менее Андреас протянул из окна кружку - ив нее
также полился кофе, серый кофе, цвета солдатского сукна. Андреас уловил
запах, который шел от девушки: наверное, она спала не раздеваясь, и всю
ночь - поезда шли и шли - разносила кофе, без конца разносила кофе...
От нее буквально разило этим омерзительным кофе. Спит, вероятно,
впритык к печурке, на которой постоянно стоит жбан с кофе, чтобы это пойло
было всегда горячим, спит урывками, пока не придет очередной эшелон. Кожа у
девушки была сухая и серая, как грязное молоко, жидкие черные волосы
тоненькими тусклыми прядками вылезали из-под наколки, но глаза у нее были
добрые и грустные, и, когда она наклонилась, чтобы налить кофе в его кружку,
он заметил, какой у нее прелестный затылок. Милая девушка, думал он, для
всех она замухрышка, а на самом деле она красивая, милая... и пальцы у нее
тонкие и нежные... Хорошо бы, она часами наливала кофе в мою кружку, хорошо
бы, кружка была дырявая, тогда бы она день и ночь лила в нее кофе и я
любовался бы ее добрыми глазами и этим ее прелестным затылком. А
наигранно-бодрому голосу пришлось бы заткнуться. Все несчастья от этих
бодрых голосов - именно они в свое время объявили войну, именно они
дирижируют самой скверной из всех войн - войной на вокзалах.
К чертовой матери наигранно-бодрые голоса!
Железнодорожник в красной фуражке смиренно ждал, пока бодрый голос
произнесет соответствующее заклинание: тогда поезд тронется, несколькими
героями в нем станет меньше, несколькими больше. Уже светло, но еще рано -
всего семь часов. Никогда, никогда в жизни я не проеду больше через