"Генрих Белль. Поезд прибывает по расписанию" - читать интересную книгу автора

вырез платья, - лицо у нее как у крольчихи. Детей у них нет, дочери сроду не
бывало, ни дочери, ни сестры, ни невестки. Никого! Тесные, непроветренные
комнатушки, забитые всяким хламом. Достойная обывательская чета с явной
издевкой следила за его тоскливым беспомощно-ищущим взглядом.
Сервант покорежили немцы, а ковер прожгли окурками; на этом диване они
спали со своими девками и совершенно запакостили его. Папаша презрительно
сплюнул. Но все это произошло позже, намного позже, к тому времени бои уже
кончились и дымное облако над Амьеном давно рассеялось, да, это произошло
значительно позже, уже после того, как в поле врезался самолет; до сих пор в
земле торчит его фюзеляж. Француз ткнул своей трубкой в окно... Да, он все
еще торчит в земле, фюзеляж с трехцветной кокардой, а вон там, рядом, могила
летчика, отсюда видна стальная каска, на ней сейчас пляшут солнечные
зайчики. И все это сама жизнь, сама жизнь: и этот запах жареного мяса из
кухни, и покореженный сервант, и амьенский кафедральный собор, который
темнеет внизу в котловине, "памятник французской готики"... Кончено. Все
кончено.
Той девушки нет.
- Может, это была проститутка, - предположил француз.
Он, видно, сочувствовал Андреасу: какое чудо, что этот обыватель вообще
способен сочувствовать, да еще немецкому солдату, невзирая на то, что солдат
служит в той же самой армии, что и мародеры, которые украли у него столовые
приборы и часы, валялись на его диване с девками и запакостили этот диван,
совершенно запакостили.
Боль была так пронзительна, что он остановился на пороге дома и долго
смотрел на шоссе, где ему стало дурно; боль была так ужасна, что он ее
перестал чувствовать. Француз покачал головой, он никогда не видел таких
несчастных глаз, как у этого немца, который стоял рядом с ним, тяжело
опираясь на палку.
- Peut-?tre, - сказал он, когда Андреас собрался идти, - Peut-?tre une
folle, может, это была сумасшедшая из той лечебницы, - француз показал рукой
на длинный забор, за которым виднелись высокие красивые деревья и строения с
красными крышами. - Лечебница для душевнобольных. В те дни они разбежались
кто куда, потом их с большим трудом удалось собрать...
- Спасибо... Спасибо...
И он опять поплелся в гору. К лечебнице. Ограда начиналась в двух
шагах, но до ворот было далеко. Долго, долго взбирался он на раскаленную
гору, пока не дошел до ворот. Предчувствие его не обмануло; тех, кого он
искал, уже не оказалось. У ворот маячил часовой в каске: душевнобольных не
было и в помине, теперь там лежали раненые и больные, и еще там открыли
специальное отделение для больных триппером.
- Огромный корпус для больных триппером, - объяснил часовой, - ты что,
подцепил триппер?
Андреас взглянул на большое поле, на торчавший из земли фюзеляж с
трехцветной кокардой и на стальную каску, на которой играли солнечные блики.
- Этот товар здесь прямо задарма, - сказал часовой; ему было скучно
стоять на посту, - за пятьдесят пфеннигов с тобой любая пойдет, - он
засмеялся, - за пятьдесят пфеннигов.
- Да, - сказал Андреас, не слушая. Сорок миллионов, думал он, во
Франции сорок миллионов жителей, слишком много. Попробуй найди. Надо
набраться терпения. Смотреть в глаза каждой встреченной на улице женщине...