"Генрих Белль. Поезд прибывает по расписанию" - читать интересную книгу автора

смерть мне особо ненавистна, она сразу вызывает у меня в памяти одно
стихотворение, а я не желаю помирать, как написано в стихотворениях и как
изображается на плакатах, прославляющих эту поганую войну... Как бы то ни
было, я лежал на колосящейся ниве, лежал раненый, истекал кровью и проклинал
все на свете, ибо обстоятельства складывались точь-в-точь как в
ура-патриотических стихах, вплоть до того, что я вполне мог отдать богу душу
всего в пяти минутах хода от любимых девичьих глаз.
Оказалось, что у меня повреждена кость. И я стал героем, поскольку был
ранен на полях Франции под Амьеном, недалеко от забора, с маниакальным
упорством взбегавшего на крутизну, в пяти минутах от той девушки, у которой
я успел разглядеть одни лишь глаза. Всего десятую долю секунды видел я свою
единственную возлюбленную - а может, мне все это только приснилось? И вот
мне уже суждено умереть между Львовом и Черновицами на бескрайних просторах
чужой земли.
Разве я не обещал тем глазам молиться за них каждый день, каждый божий
день? Сегодняшний день уже подходит к концу. Наступают сумерки, а вчера я
резался в карты и только один раз, да и то мимоходом, вспомнил о ней, о
девушке, имени которой я не знаю и губ которой никогда не целовал...
Самое постыдное, что Андреас вдруг ощутил голод. Сегодня четверг, в
воскресенье он умрет, но голод мучил его, невзирая ни на что, от голода
трещала голова, появилась слабость во всем теле. В тамбуре было очень тихо,
толкотня прекратилась. Андреас сел рядом с небритым, тот с готовностью
подвинулся - все трое молчали. Белобрысый тоже молчал. Он держал у рта
губную гармонику, повернув ее обратной стороной. Гармоника у него была
маленькая, и он лишь слегка трогал ее губами, она не издавала ни звука, но
по лицу белобрысого было видно, что он мысленно наигрывает какие-то мелодии.
А небритый в это время пил, пил целеустремленно и безмолвно, вливал в себя
алкоголь через равные промежутки времени, и в глазах у него постепенно
появлялся лихорадочный блеск. Андреас принялся за последнюю порцию пайковых
бутербродов. Бутерброды эти хоть и зачерствели немного, но прекрасно утоляли
голод. Пища богов! Он уничтожил целых шесть бутербродов, гору хлеба, и
попросил у белобрысого фляжку с кофе. На редкость вкусные, отличные
бутерброды, и, управившись с ними, Андреас почувствовал удивительную
умиротворенность, пришел в благодушнейшее настроение. Он радовался, что оба
его попутчика молчат и что в покачивании и в ровном стуке вагона было что-то
убаюкивающее. Теперь я буду молиться, думал он, прочту все молитвы, какие
помню назубок и еще несколько других в придачу. Он прочел сперва "Верую",
потом "Отче наш", потом "Богородицу" и "Снизойди, святой дух", прочел еще
раз "Верую", потому что эта молитва казалась ему верхом совершенства, затем
молитву о заступничестве, которую читают в страстную пятницу - эту молитву
он любил за то, что она всеобъемлюща, за то, что ее можно читать, думая и о
некрещеных иудеях. Он вспомнил Черновицы и особо помолился за евреев в
Черновицах и за евреев во Львове... В Станиславе и в Коломые тоже, наверное,
жили евреи... Потом он еще раз прочел "Отче наш" и молитву, которую сочинил
сам; приятно было молиться в полной тишине, сидя рядом со своими
попутчиками, один из которых с большим чувством, но беззвучно наигрывал на
губной гармонике, повернутой обратной стороной, а другой все время
прикладывался к бутылке...
За окнами стало темно, и он долго-долго молился за ту девушку, ужасно
долго, намного дольше, чем за всех остальных, вместе взятых. Он помолился