"Генрих Белль. Поезд прибывает по расписанию" - читать интересную книгу автора

увидел буфет рядом со швейцарской, где можно было выпить стакан какао, и
большую, холодную кладовую, где на переменках они торопливо затягивались
сигаретой. Отроги Карпат...
Палец небритого передвинулся к юго-востоку.
- Херсон, - сказал он, - перед моим отъездом мы стояли в Херсоне, а
теперь снова отступаем; наверное, к Львову или в венгерские Карпаты. В
Никополе тоже прорыв фронта. Слышал сводку? Наши удирают во все лопатки, и
там все развезло. Слякоть! Представляешь себе, какое дерьмо, весь транспорт
встал, а когда три машины подряд застревают - пиши пропало, пробка, никто не
может двинуться ни вперед, ни назад, и все взрывают к чертовой матери... да,
все взрывают, и люди должны шлепать по грязи на своих двоих... даже
генералы... Желаю им этого ото всей души... хотя нет, генералы драпают на
самолетах, уверен... жаль, что им никогда не приходится шлепать по грязи,
как любимице фюрера - пехоте. Ты пехотинец?
- Да, - сказал Андреас. Он почти не слушал небритого. Взгляд его
покоился на бледно-коричневом пятне, на котором было всего-навсего четыре
кружочка: один очень жирный - Львов, один поменьше - Черновицы и два совсем
маленьких - Коломыя и Станислав.
- Подари мне свою карту, - сказал он хрипло, - подари, - повторил он,
не глядя на небритого. Он просто не смог бы расстаться с этой картой, он
весь дрожал, боялся, что небритый скажет "нет". Ведь для многих людей
какая-нибудь безделица, на которую неожиданно польстился другой, вдруг
приобретает особую ценность. Безделица, которую они, быть может, через
минуту выбросили бы, становится для них дорогой и невозместимой только
потому, что она оказалась нужной другому.
Да, таких людей много, но небритый не принадлежал к их числу.
- Сделай одолжение, - сказал он удивленно, - она ведь никакой ценности
не представляет. Красная цена ей - двадцать пфеннигов. И к тому же карта
потрепанная. Ты куда едешь?
- В Никополь, - сказал Андреас и, произнеся это слово, опять ощутил
отвратительную пустоту. Ему казалось, что он соврал небритому. И он боялся
взглянуть ему в глаза.
- Пока ты туда доползешь, Никополь нам улыбнется. В Кишинев - не
спорю - ты еще можешь попасть... И то неизвестно...
- Думаешь? - спросил Андреас, слово "Кишинев" ему тоже ничего не
говорило.
- Конечно. Ко ломы я - дело другое, - небритый засмеялся. - Сколько ты
будешь добираться до места? А ну-ка! Завтра утром мы приедем в Бреслау.
Завтра вечером в Пшемысль. Словом, во Львове мы будем не раньше четверга или
пятницы, может быть, даже в пятницу вечером. Ну вот, в субботу вечером я,
значит, сойду в Коломые, а тебе понадобится еще несколько дней, даже целая
неделя, если проявишь смекалку. А через неделю Никополь накроется, через
неделю мы его потеряем как пить дать.
Суббота, подумал Андреас, совершенно прочное, определенное понятие. В
субботу я еще буду жив. Загадывать на такой короткий срок он прежде не
решался, только теперь он понял, почему сердце ему ничего не говорило, когда
он исчислял время месяцами или даже годами. Он совершал прыжок далеко-далеко
за роковую черту, стрелял в пустоту, и выстрел не мог вызвать эхо - там была
ничейная земля, для него давно потерянная. Конец близко, до жути близко.
Суббота... Стрелка заметалась как бешеная, заметалась радостно и