"Генрих Белль. И не сказал ни единого слова..." - читать интересную книгу автора

воскресеньем; во двор врывается шум, я слышу голоса, возвещающие о том, что
начался веселый субботний вечер, - и сердце холодеет у меня в груди. Я еще
раз пересчитываю деньги, разглядываю убийственно скучные изображения на них
и решаюсь наконец приступить к работе. Из парадного доносится смех детей,
малыш проснулся. Мне надо собраться с силами и начать уборку, но когда я
пробуждаюсь от задумчивости и подымаю глаза от стола, на который я
облокотилась, мой взгляд упирается в стены нашей комнаты, увешанные дешевыми
репродукциями с картин Ренуара, с изображениями слащавых женских лиц. Они
кажутся мне нелепыми, настолько нелепыми, что я просто не могу понять, как
терпела их всего полчаса назад. Я снимаю репродукции и спокойно рву их на
части, а клочки бросаю в помойное ведро, которое мне как раз пора выносить.
Мой взгляд скользит по стенам нашей комнаты, он ничего не щадит, кроме
распятия над дверью и рисунка не известного мне художника; до сих пор
неясные контуры этого рисунка и его скупые краски не трогали меня, а сейчас
внезапно, сама не знаю почему, начинают волновать меня.

III

Когда я выходил из вокзала, начало светать, но на улицах еще не было ни
души. Улицы шли наискосок, обегая квартал, в котором все дома покрыты
уродливыми заплатами штукатурки. Было холодно; на привокзальной площади
стояло несколько озябших шоферов такси - четверо или пятеро, - они засунули
руки глубоко в карманы и, двигаясь в такт, как марионетки, которых дергают
за веревочку, на секунду повернули ко мне свои бледные лица в синих
фуражках; но всего на секунду, потом головы рванулись назад, в исходное
положение, и взгляды шоферов снова обратились к выходу из вокзала.
Даже проститутки не появляются на улицах так рано, и когда я медленно
обернулся, то увидел, что большая стрелка на вокзальных часах неторопливо
скользнула к девяти; было без четверти шесть. Я пошел по улице, огибающей
справа громадное здание вокзала, внимательно заглядывая во все витрины, - не
открылось ли уже какое-нибудь кафе, или пивная, или, на худой конец, одна из
тех закусочных, которые хотя и вызывают во мне отвращение, но все же лучше
привокзальных буфетов, где в эти часы подают тепловатый кофе или жидкий
подогретый бульон, пахнущий казармой. Подняв воротник пальто и аккуратно
закрыв его концами горло, я начал счищать с пальто и с брюк темную прилипшую
грязь.
Вчера вечером я выпил больше, чем обычно, и около часу ночи пошел на
вокзал к Максу, который время от времени дает мне ночлег. Макс работает в
камере хранения - мы познакомились с ним на войне. Посередине зала камеры
хранения находится большая батарея, обшитая досками, - это скамейки. Здесь
отдыхают все те, кто работает на нижнем этаже: носильщики, рабочие камеры
хранения и лифтеры. Обшивка не прилегает вплотную к батарее, так что можно
залезть внутрь: там довольно просторно, темно и тепло, и когда я лежу у
батареи, то ощущаю покой и умиротворение, алкоголь бродит по моим
кровеносным сосудам; сверху доносится глухое громыхание подъезжающих и
отъезжающих поездов, стук багажных тележек, гудение лифтов - все эти звуки
кажутся в темноте неясными и быстро усыпляют меня. А иногда случается, что,
вспомнив о Кэте и о детях, я плачу, хотя знаю, что слезы пьяницы не идут в
счет, ничего не значат, и чувство, которое я испытываю, можно назвать скорее
болью, нежели угрызениями совести, Я начал пить еще до войны, но, кажется,