"Генрих Белль. Почтовая открытка" - читать интересную книгу автора

маленький клочок бумаги, который я храню до сегодняшнего дня и из-за
которого слыву сентиментальным, - я увидел не сразу и поэтому не сразу
понял, что открытка заказная. Сначала я прочел письмо. Письмо было от дяди
Эди. Дядя Эди был учителем. Он писал, что наконец, после многолетней службы,
его повысили в чине. Но в связи с этим ему пришлось согласиться на переезд в
захолустную дыру; поэтому в денежном отношении им не стало легче; жить в
этой дыре очень трудно. И дети у него болели коклюшем. Нас тошнит от всего,
что происходит, писал он. От чего именно, вы, наверное, сами догадываетесь.
И мы действительно догадывались, потому что самих нас в эти годы тоже
тошнило. Тогда многих тошнило.
Когда я протянул руку за открыткой, то увидел, что ее уже не было.
Открытку взяла мать. Она поднесла ее к глазам. А я смотрел на свой хлеб с
маслом, от которого уже откусил кусочек, помешивал кофе и ждал. Я никогда не
забуду, как все это происходило. Я только раз слышал, чтобы мать так рыдала.
Это было, когда умер отец. И тогда я тоже не осмеливался взглянуть на нее.
Чувство смущения, которое я сам не знаю чем объяснить, мешало мне утешать
ее. Я попробовал опять откусить кусочек хлеба, но у меня сдавило горло,
потому что я вдруг понял, что на свете существует только одна причина,
которая может так взволновать мою мать. И эта причина была связана со мной.
Мать сказала что-то, чего я не понял, и протянула мне открытку. Только
теперь я увидел: это была заказная открытка. Увидел обведенную и разделенную
красной чертой на два прямоугольника наклейку, в меньшей части которой
стояла жирная черная буква "Р", а в большей - слово "Дюссельдорф" и цифра
"634". В остальном открытка выглядела совершенно обычно.
Она была адресована мне, и на оборотной стороне было написано:
"Господин Бруно Шнайдер! Вам надлежит явиться 5/VIII-39[2] в казарму имени
Шлиффена[3] в Аденбрюке для прохождения восьминедельного обучения". Слова
"Бруно Шнайдер", дата и слово "Аденбрюк" были написаны на машинке, а
остальное отпечатано типографским способом. В конце стояли какие-то каракули
и после них было напечатано слово "майор".
Сейчас я знаю, что майору не было надобности расписываться, его подпись
с тем же успехом могла бы воспроизвести машина. Имела значение только
маленькая наклейка. Подписав квитанцию, мать должна была подтвердить, что мы
получили открытку.
Я тронул руку матери и сказал:
- Это ведь только на восемь недель.
И мать ответила мне:
- Да, конечно.
- Только на восемь недель, - сказал я, зная, что говорю неправду.
И, вытерев слезы, мать подтвердила:
- Да, конечно.
Мы лгали друг другу, сами не зная зачем. Казалось, что мы тогда никак
не могли подозревать, что говорим неправду. Тем не менее мы хорошо знали,
что обманываем друг друга.
Я опять принялся за свой бутерброд, но вдруг вспомнил, что сегодня уже
четвертое число и что на следующий день, в десять часов, мне надо быть за
триста километров к востоку. Я почувствовал, что бледнею, положил обратно
хлеб и встал из-за стола, не обращая внимания на мать.
Я вошел к себе в комнату, встал около письменного стола, открыл ящик и
вновь задвинул его обратно. Я огляделся вокруг и почувствовал: что-то