"Генрих Белль. Чужой монастырь" - читать интересную книгу автора

площадь, где автобус, стоявший за липами, тронулся с места и открыл для
обозрения противоположную сторону дороги; там тоже виднелись две вывески,
одна свежевыкрашенная: "Гастрономия - Гребель", другая побледнее: "Е.
Шверрес. Пошив и рем. обуви". Церковный колокол ударил три четверти
девятого, через несколько секунд зазвенел школьный звонок; пронзительные
детские голоса возвестили перемену.
- Ладно, - сказала фройляйн Германс, - с вашими правилами без
просторного стола не обойтись! Клара, - крикнула она, - Клара, - и я
поразился ее умению говорить очень громко, но не крикливо.
Вторая фройляйн Германс, Клара, была немного старше, лет сорока
пяти-пятидесяти, потемнее и поплотнее; судя по ее виду, кухня, хлев и сад
находились на ее попечении; она выглядела еще большей чистюлей, чем сестра,
словно то и дело мылась во дворе у колонки, что было не так, в течение дня я
в этом убедился; ее руки как бы свидетельствовали о радости, которую они
испытывают, выкапывая картошку или свеклу; широкое лицо могло бы казаться
красивым, если бы не жесткий, немного скошенный рот, рот старой девы, хотя
не для этой роли появилась она на свет божий. Это у нее был немного
крикливый голос, это она, Клара, чуть-чуть придуривалась, когда освобождала
для меня стол в соседней комнате, разглаживала на нем в качестве скатерти
оберточную бумагу, несла из кухни стакан молока и говорила, хихикая: "Чего
никогда не видела, так это чтобы мужчина молоко пил"; а когда я набивал
трубку: "Лишь бы все добром кончилось"; когда же все устроилось,
скоросшиватели, бухгалтерские книги, журналы учета входящих и исходящих были
разложены по годам: "Мария, мне кажется, теперь лучше всего оставить
застенчивого молодого человека в одиночестве".
Я проверял, ставил галочки, прихлебывал молоко, приминал большим
пальцем табак в трубке, слушал, как Клара разговаривала во дворе с курами,
как уже всерьез, ровным голосом хвалила капусту, которую, видимо, шинковала
к обеду. В лавке Мария внезапно перешла на тарабарский местный диалект,
когда нежно прозвенел колокольчик, - кто-то пришел купить табаку или конфет;
она владела самой разной смесью диалекта и городской речи, лишь один раз я
услышал настоящий диалект - пришел какой-то мужчина и потребовал,
по-видимому, вновь отремонтировать ручку. Мария разговаривала с ним на
чистом диалекте, звуки были такими, словно говорящие забрасывали друг друга
комьями земли, я разобрал всего два слова: "ручка" и "отремонтировать";
мрачные и увесистые "р" звучали раскатисто, по-иностранному. Я проверял,
ставил галочки, проверял; когда я, по сути дела, почти разобрался до конца в
этом безупречном соблюдении налоговой морали, во мне затеплилось нечто,
заставившее меня покраснеть и вспомнить чувства, испытанные мною при
изучении расписаний движения почтовых автобусов и поездов: сначала ярость,
потом восхищение прекрасным почерком, которым эта умилительная
гражданственность сама о себе заявляла. Я не выудил ни малейшей "симпатичной
неточности", никаких "семечек", а когда пробило полдень, со вздохом
отодвинул в сторону испещренный галочками, завизированный мною баланс тысяча
девятьсот сорок седьмого года, и мне захотелось, чтобы немедленно пошел снег
и весь Броссендорф завернулся в белое. Я отодвинул в сторону декларации,
набил трубку и огляделся; на пюпитре раскрытого фортепьяно стояли сборники
песен, в книжном шкафу - четырехтомная всемирная история неизвестного автора
в коричневом кожаном переплете, рядом, в пестром, - книга под названием
"Функции человеческого организма, изложенные специалистом для детей, с