"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

не ближе льдин на озере и его убийственно холодных вод.
- Ты откуда явился? - сказала женщина.
- Из зубоврачебного кабинета за стеной.
- Врач вот-вот должен был меня отпустить, я хочу высвободиться. Может,
ты сообразишь, как отсоединить провода.
Если Марчек в проходной комнате, он, услышав наш разговор, не войдет
сюда. Женщина приподняла руки, чтобы я мог отстегнуть ремни, груди ее
качнулись, я нагнулся к ней, ее тело от пояса и выше издавало запах,
напоминавший запах шоколадной коробки, когда в ней остались одни
гофрированные коричневые бумажки, - тот же отзвук сладкого аромата,
смешанный с едким картонным душком. Перед моими глазами, как я ни старался
отогнать это видение, всплыла изуродованная ножом онколога грудь моей
матери. Исполосовавшие ее узластые швы. Вызвал я в памяти и смеженные
ресницы и поцелуйное личико Стефани - все шло в ход, только бы устоять
перед чарами голой женщины. Отстегивая ремни, я подумал, что не так
высвобождаю ее, как прикрепляю себя. Мы были одни в комнате, где все
сгущался сумрак, и мне до смерти хотелось, чтобы она засунула руку под мой
полушубок и сама расстегнула мне пояс.
Но когда я высвободил ее руки, она стерла с них гель и принялась
одеваться. Начала она с лифчика, укладывала груди в чашки то так, то сяк,
а заведя руки за спину, чтобы застегнуть крючки, пригнулась, словно
проходила под низко свисающей веткой. Каждую клетку моего тела, точно
пчелу, все сильнее и сильнее пьянил сексуальный мед. (Надеюсь, эта сцена
внесет некоторые изменения в образ деда Луи, старикана, который кем только
не предстает в воспоминаниях, но уж никак не роем разохотившихся пчел.)
Тем не менее насчет поведения той женщины я уже и тогда не обманывался.
Она вела себя довольно откровенно, даже несколько пережимала. Я видел ее в
профиль, и, хотя она опустила голову, было заметно, что она улыбается. Как
выражались в тридцатые: она брала меня в оборот. Почуяла, что я сдамся без
боя. Она застегивала пуговку за пуговкой с нарочитой медлительностью, а на
ее блузке было по меньшей мере двадцать пуговок, при том что ниже пояса
она оставалась голой. Хотя мы с ней, школяр и проститутка, были не бог
весть кто, нам предстояло играть на инструментах - дай Бог всякому. И если
мы двинемся дальше, что бы ни случилось здесь, не выйдет за пределы этой
комнаты. Все останется между нами, и никто никогда об этом не узнает.
Впрочем, не исключено, что Марчек, этот мнимый экспериментатор, в соседней
комнате и вот-вот нагрянет. Старый семейный врач, он, вероятно, и
растерян, и недоволен. Мало того, с минуты на минуту мог вернуться Филип,
мой зять.
Соскользнув с кожаного стола, она схватилась за щиколотку и сказала,
что растянула связку. Подняла ногу на кресло и, тихо чертыхаясь, стала
тереть щиколотку; ее подернувшиеся влагой глаза бегали по сторонам. Потом
натянула юбку, пристегнула чулки к поясу, сунула ноги в лодочки и,
опираясь на подлокотники и прихрамывая, обошла кресло.
- Будь так добр, достань мою шубу. Накинь ее мне на плечи - и все.
У нее тоже была енотовая шуба. Что бы ей носить какой-нибудь другой
мех, посетовал я, снимая шубу с вешалки. Правда, у Стефани шуба была
поновее и раза в два потяжелее. У этой мездра пересохла, шерсть
повытерлась. Женщина уже направлялась к двери; когда я накинул шубу ей на
плечи, она пригнулась. У Марчека был отдельный выход в коридор.