"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

рвать зубы.
Если у Филипа не было срочных дел, он обычно устраивался в
зубоврачебном кресле, между паучьей ногой бормашины, газовой горелкой и
зеленой стеклянной плевательницей, где бежала по кругу струйка воды, и
изучал "Рейсинг форм". В воздухе неизменно витал густой запах сигар.
Посреди кабинета стояли часы под стеклянным колпаком. В их основании
вращались четыре золоченые гирьки. Подарок моей матери. Вид из среднего
окна разрезала надвое цепь, навряд ли тоньше той, что некогда остановила
Британский флот на Гудзоне. Цепь держала вывеску аптекаря - ступку и
пестик, обрамленные электрическими лампочками. Дневной свет отступил. В
полдень он заливал улицы, к четырем - оттек. С одной стороны снежные
сугробы все больше синели, с другой их подогревал свет витрин.
Лаборатория размещалась в чулане. Ленивый Филип мочился в раковину. До
уборной в дальнем конце дома путь был неблизкий, а коридор - две голые
стены, оштукатуренный туннель, по которому бежала ковровая дорожка,
отороченная по бокам полосками меди, - никак его не привлекал, Филип не
любил туда ходить.
В лаборатории тоже никого не оказалось. Возможно, Филип пошел выпить
кофе у стойки, в аптеке внизу. Не исключалось также, что он коротал время
с Марчеком, врачом, который занимал смежный с ним кабинет. Дверь между
кабинетами никогда не закрывалась, и я не раз сиживал во вращающемся
кресле Марчека, штудируя цветные иллюстрации в книге по гинекологии и
пополняя свой запас латинских терминов.
За испещренной звездочками стеклянной дверью кабинета Марчека не горел
свет, и я решил, что кабинет пуст, но, войдя, увидел на смотровом столе
голую женщину. Она не спала - по всей видимости, отдыхала. Заметив меня,
она шелохнулась, затем неспешно, даже не повернувшись, потянула к себе
одежду, сваленную грудой на конторке доктора Марчека. Извлекла из кучи
комбинацию, бросила на живот - именно бросила, а не положила. Она что, не
в себе, одурманена? Нет, просто не желала торопиться, в ее жестах была
волнующая вялость. От ее соблазнительных запястий шли провода к
медицинскому аппарату на колесиках.
Что бы мне попятиться... впрочем, с этим я уже опоздал. Кроме того,
женщина, судя по всему, никак на меня не реагировала. Она не накинула
комбинацию на грудь, ляжки и те не сдвинула. Хохолок волос на лобке
распался, пахнуло чем-то солоноватым, едким, сокровенным, приторным.
Запахи эти незамедлительно подействовали на меня. Я страшно возбудился.
Лоб женщины лоснился, в глазах сквозила усталость. Я, как мне казалось,
догадался, чем она занималась, но комната тонула в полумраке, и я решил не
доводить свою мысль до конца. Сомнение или неопределенность, как мне
представлялось, куда предпочтительнее.
Я вспомнил, что Филип в своей небрежной, флегматической манере упомянул
об "изысканиях", которые проводились в смежном кабинете. Доктор Марчек
изучал реакции партнеров в процессе совокупления.
- Он зазывает людей с улицы, присоединяет их к аппарату - делает вид,
что вычерчивает диаграммы. Развлекается таким образом; насчет науки это он
заливает.
Значит, голая женщина была объектом научного исследования.
Я готовился рассказать Филипу о молодой покойнице с Эйнзли-стрит, но
гроб, кухня, окорок, цветы уплыли далеко-далеко - они были теперь ничуть