"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

свое. При первом же столкновении с ней я выставил себя на посмешище.
Женщина сыграла со мной шутку, выбросив мои одежки из окна. Аптекарь с его
болезненно незащищенной головой отнесся ко мне с убийственной иронией. А
теперь еще и бармен, прежде чем даст - и еще даст ли? - семь центов на
трамвай, решил сделать себе потеху из моих бедствий. А после всего этого
мне предстояло еще битый час терпеть позор в трамвае. Моя мама - а мне,
может быть, и не суждено больше поговорить с ней - часто повторяла, что у
меня по переносице пролегает морщина гордеца, она прямо-таки видит эту
дурацкую складку.
Предугадать, чем обернется ее смерть, я не мог.
Бармен, поскольку я от него зависел, куражился. И Лось (Лосек, как
называл его грек) оставил свой пост у двери - ему тоже хотелось
позабавиться. Углы губ грека приподнялись точь-в-точь как у кенгуру, затем
он почесал в поросшем черным колючим волосом затылке. Говорили, что греки
пьют стаканами оливковое масло, чтобы волосы росли гуще.
- Ну-ка, повтори еще разок, что ты тут толковал про зубного врача.
- Я пришел за ним, но он уже уехал домой.
К этому времени Филип, должно быть, уже сидел в трамвае, ходившем по
линии Бродвей - Кларк, читал пичевский "Ивнинг америкэн" - крепко
скроенный, с по-детски оттопыренными губами просматривал результаты бегов.
Анна одевала его, как положено специалисту, но у него все причиндалы -
рубашка, галстук, пуговицы - жили своей жизнью. Его жирная лапища
распирала купленные Анной узкие туфли. Мягкую шляпу он надевал как
следует. А за всем прочим он следить не нанимался.
После работы Анна готовила обед, и, когда Филип явится, отец накинется
на него с расспросами: "Где Луи?" - "Цветы разносит", - скажут ему.
Однако с наступлением темноты старика одолевала тревога за детей, и,
если они запаздывали, он не ложился, а ходил, вернее, семенил взад-вперед
по длинной анфиладе комнат. Как ни старайся незаметно проскользнуть домой,
он налетал на тебя, хватал за шиворот. Невысокий, ладный, стройный,
джентльмен, хотя и грубоватый, но довольно обходительный, он много чего
повидал на своем веку, жил в Одессе, еще дольше в Санкт-Петербурге - вот
только уж очень вспыльчивый. Сущая мелочь могла вывести его из себя. Если
он увидит меня в женском платье, он умом тронется. Тронулся же я, когда
она показала мне свою мохнатку со всеми ее розоватыми складочками, когда
подняла руку и попросила отсоединить провода, когда я коснулся ее кожи и
меня обдало ее запахом.
- Что у тебя за семья, что делает твой отец? - спросил бармен.
- Поставляет дрова пекарям. Их привозят в товарных вагонах из северного
Мичигана. И еще из Бирнамвуда, штат Висконсин. У отца склад неподалеку от
Лейк-стрит, к востоку от Холстеда.
Я нарочно нанизывал деталь на деталь. Нельзя было допустить, чтобы меня
заподозрили в сочинительстве.
- Я знаю эти места. У вас там хватает и проституток, и публичных домов.
Как ты думаешь, можно рассказать твоему старику про то, что с тобой
стряслось, как тебя подцепила канашка и стибрила твою одежку?
От его вопроса лицо у меня стянулось, уши заложило. Подвал куда-то
отодвинулся, стал совсем маленьким, каким-то игрушечным, но мне было не до
игр.
- Как твой старик - крутенек?