"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

занимается - раздевается, моется, душится, меняет белье?
Она рывком открыла дверь. Ждала - только и всего. Она не сняла ни
енотовой шубы, ни даже перчаток. Не глянув в мою сторону, стремительно,
едва ли не бегом, кинулась к окну, открыла его. Рама поднялась, в комнату
ворвался ветер, я привскочил, но остановить ее не успел. Она схватила мои
вещи со стула и швырнула в окно. Они упали на задворки. Я возопил: "Что вы
делаете?" Она так и не повернула головы. Обматывая на ходу шею шарфом,
убежала, не закрыв за собой дверь. Я слышал, как барабанят по коридору ее
лодочки.
Я не мог пуститься за ней вдогонку - как я мог? - и появиться на люди
нагишом. Она на это и рассчитывала. Когда мы вошли, она, должно быть,
подала условный знак своему сообщнику, и он ждал под окном. Когда же я
подскочил к окну, моих вещей уже и след пропал. Я увидел, как человек с
узлом под мышкой торопливо юркнул в проход между двумя гаражами. Я мог бы
подхватить ботинки - их она не взяла - и выпрыгнуть в окно: комната была
на первом этаже, но сразу я бы его не догнал и, голый, закоченевший,
вскоре выскочил бы на Шеридан-роуд.
Однажды я видел, как по улице брел пьянчуга в одном нательном белье с
разбитой в кровь головой - его обчистили и избили; он шатался из стороны в
сторону и истошно вопил. А у меня даже рубахи и трусов не имелось. Я был
совсем голый - так же как она в кабинете доктора, - у меня стибрили все,
включая пять долларов за цветы. И овчинный полушубок, который мама купила
мне в прошлом году. Плюс книгу, листки книги без названия неведомого
автора. Не исключено, что это была самая серьезная потеря.
Теперь мне предстояло самостоятельно поразмыслить о том, к какому миру
я на самом деле принадлежу - к этому или к другому.
Я опустил окно, затем закрыл дверь. Комната выглядела нежилой, но если
все же - чем черт не шутит - в ней кто-то живет, что, как он ворвется и
изметелит меня? Хорошо еще, что на двери засов. Я задвинул его и обошел
комнату - не найдется ли чем прикрыться. В скособочившемся гардеробе
ничего, кроме проволочных вешалок, в ванной только полотенце для рук. Я
сорвал с койки покрывало: если сделать в нем прорезь для головы, оно могло
бы сойти за пончо, но уж слишком оно тонкое - от такой холодины не спасет.
Придвинув к гардеробу стул, я встал на него и за резным выступом обнаружил
женское платье и стеганую ночную кофтенку. А в бумажном пакете -
коричневый вязаный берет. Пришлось напялить это тряпье. Что еще мне
оставалось?
Сейчас, по моим подсчетам, было около пяти часов. Филип работал не по
расписанию. Он не торчал в кабинете в надежде, что вдруг объявится
какой-нибудь бедолага, у которого разболелся зуб. Приняв последнего
назначенного пациента, он запирал кабинет и уходил. И далеко не всегда
держал путь домой: его не очень-то туда тянуло. Если я хочу его застать,
надо припустить. Я вышел - ботинки, платье, берет, кофтенка. Никто не
обратил на меня ни малейшего внимания. В комнаты набилось еще больше
народу; вполне вероятно, что парень, подхвативший мою одежду, уже вернулся
и сейчас среди них. Подъезд натопили так, что трудно было дышать, от обоев
попахивало паленым - казалось, они вот-вот загорятся. На улице на меня
налетел ветер прямиком с Северного полюса - платье и сатиновая кофтенка от
него нимало не защищали. Впрочем, я мчал во весь дух и даже не успел
почувствовать холод.