"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

не из праздного любопытства, уклоняться нельзя: "Я что хочу сказать, это
видимый мир, мисс. Мы живем в нем, дышим его воздухом, питаемся его
материей. Однако, когда мы умираем, материя возвращается к материи, и мы
исчезаем с лица земли. Так вот, к какому миру мы принадлежим - к этому,
материальному, или к другому, которому материя подвластна?"
Желающих обсуждать такого рода темы почти не находилось. У Стефани - и
у той недоставало терпения. "Ты умираешь, и все тут. Мертвец он мертвец и
есть" - так говорила она. Стефани любила развлекаться. Когда я не мог
сводить ее в "Ориентал", она ходила в театр с другими ребятами. Приносила
оттуда сомнительные водевильные шуточки. "Ориентал", как я понимаю,
принадлежал Национальному синдикату развлекательных заведений. Там
выступали Джимми Сейво, Лу Хольц и Софи Такер [Джимми Сейво - один из
самых известных эстрадных актеров, играл также в театре и в кино; Лу Хольц
- водевильный актер; Софи Такер - комедийная актриса]. Для Стефани я порой
бывал слишком глубокомыслен. Когда она изображала, как Джимми Сейво поет
"Река, не затопляй мой порог", сжимая коленки руками, я, обманывая ее
ожидания, не хватался за бока.
У тебя могло сложиться впечатление, что книгу, вернее, пачечку листков
в моем кармане, я принимал чуть ли не за талисман из волшебной сказки,
способный отворить ворота замка или перенести на вершину горы. Тем не
менее, когда женщина спросила, что это за книга, я не сумел ответить ей -
такой разброд царил у меня в голове. Не забудь, что я все еще держал, как
она велела, руку на ее крестце и был вконец измочален раззадоривающим
вихлянием ее бедер. Я на опыте открывал, что имела в виду та дама на
вечеринке, сказавшая: "Я знаю, как их распалить". Словом, я был в не
состоянии говорить ни об Эго и Воле, ни о тайнах крови. Да, я верил, что
каждому без исключения человеку досталась своя доля высшей мудрости. Что
же еще может объединять нас, как не эта сила, кроющаяся за будничными
соображениями? Но о том, чтобы связно беседовать на такую тему, сейчас не
могло быть и речи.
- Ты что, не можешь ответить? - сказала она.
- Я купил ее за пять центов на развале.
- Так вот на что ты тратишь деньги?
Она, как я понял, намекала, что на девчонок я их не трачу.
- А твой зубной врач - славный увалень, - продолжала она. - Чему,
спрашивается, он может тебя научить?
Я попытался мысленно обозреть наши разговоры. О чем говорил Фил Хаддис?
Он говорил, что у члена на взводе нет совести. В эту минуту больше ничего
не приходило мне в голову. Филипа развлекали разговоры со мной. Он
держался по-приятельски. Проявлял понимание, в то время как от моего брата
Альберта, твоего покойного дяди, от того пощады не жди. Если бы Альберт
мне доверял, он мог бы меня кое-чему научить. В ту пору Альберт посещал
вечернюю юридическую школу и служил у Роуленда, конгрессмена-рэкетира. У
Роуленда он был порученцем - Роуленд нанял его не для того, чтобы
толковать законы, а для того, чтобы собирать деньги у тех, кто у него на
откупе. Филип подозревал, что Альберт и себя не забывает: уж очень он
франтил. Носил котелок (их тогда называли набалдашниками), пальто
верблюжьей шерсти и узконосые ботинки - в ту пору в таких ходили все
гангстеры. Меня Альберт третировал. Говорил: "Ты ни хрена не понимаешь. И
никогда не поймешь".