"Сол Беллоу. Дар Гумбольдта" - читать интересную книгу автора

Ребенком я бывал в "Русской бане" с отцом. Это древнее заведение стоит
испокон веков: жаркое, влажное, как тропики, и пахнущее приятной гнилью.
Внизу, в подвале, мужчины постанывали на разбухших от потоков воды
деревянных досках под нещадными хлесткими ударами дубовых веников,
распаренных в мыльной воде шаек. Какая-то загадочная гниль подпортила
деревянные опоры и окрасила их в светло-коричневый цвет бобровых шкурок в
золотистом тумане. Вероятно, Кантабиле надеялся застать Джорджа голым. А
иначе зачем он выбрал для встречи именно это место? Возможно, он намеревался
избить Джорджа, или даже пристрелить его. Ну почему я так много болтаю!
Я снова поговорил с секретаршей Джорджа:
- Шарон? Еще не вернулся?.. Тогда слушай: скажи ему, чтобы он сегодня
не ходил в schwitz1 на Дивижн-стрит... Нет! Это очень серьезно.
Джордж утверждает, что Шарон притягивает к себе неприятности. Оно и
понятно. Два года назад какой-то незнакомец перерезал ей глотку. Неизвестный
чернокожий мужчина вошел в офис Джорджа в Южном Чикаго, держа наготове
бритву. Он виртуозно полоснул лезвием по горлу Шарон и растворился в
неизвестности. Кровь хлестала фонтаном, как выразился Джордж. Он перевязал
Шарон полотенцем и отвез в госпиталь. Джордж и сам то и дело попадает в
переделки. А все потому, что вечно пытается найти что-нибудь
основополагающее, "благородное", "близкое к земле", первобытное. При виде
крови - субстанции жизни - он знал, что делать. Но, конечно, Джордж еще и
теоретик-примитивист. Этот румяный мускулистый здоровяк с карими добрыми
глазами далеко не глуп, если не считать моментов, когда он излагает свои
теории. Здесь он громогласен и пылок. Я в этих случаях только усмехаюсь,
потому что ценю его доброту. Он заботится о своих престарелых родителях, о
сестрах, о бывшей жене и взрослых детях. Он все время поносит "яйцеголовых",
но культуру действительно любит. Он изводит себя, убивая целые дни на чтение
сложнейших книг. Правда, без особого успеха. А когда я знакомлю его с
интеллектуалами, вроде моего ученого друга Дурнвальда, Джордж возмущается,
цепляется к ним и говорит гадости, густо при этом краснея. Сейчас весьма
забавный момент в истории человеческого сознания: при всеобщем пробуждении
разума и зарождении демократии наступает эра смятения и идеологического
замешательства - главный феномен нынешнего века. Интеллектуальная жизнь
очень увлекала вечного мальчишку Гумбольдта, и я разделял его энтузиазм. Но
"интеллектуалы", которых мне приходится встречать, чаще всего не
соответствуют этому определению. Я не слишком хорошо вел себя с чикагским
бомондом. Дениз приглашала лучших людей города в наш дом в Кенвуде, чтобы
поговорить о политике и экономике, о скачках и психологии, о сексе и
преступлениях. Я наполнял бокалы и много смеялся, но по большей части
держался не слишком гостеприимно. Даже, пожалуй, недружелюбно.
- Ты их всех презираешь! - злилась Дениз. - Единственное
исключение - этот брюзга Дурнвальд.
Справедливое обвинение. Мне хотелось избавиться от всех. По сути, у
меня не было более сладкой мечты и более сокровенной надежды. Эти люди были
против Правды, Добра, Красоты. Они отрицали свет. "Ты сноб", - обвиняла меня
Дениз. Вот здесь она не права. Просто я не хотел иметь дела с этими
выродками: юристами, конгрессменами, психотерапевтами, профессорами
социологии, священниками и "людьми искусства" (в основном, владельцами
галерей), которых она приглашала.
- Тебе нужно познакомиться с нормальными людьми, - сказал мне как-то