"Сол Беллоу. Дар Гумбольдта" - читать интересную книгу автора

собой, благословение свершенности будет сиять всему человечеству. "Разве не
это, - подумал я, - кредо современной власти?" Это голос сумасшедшего
тирана, с болезненным стремлением к совершенству, для чего каждый должен
вытягиваться по струнке. Я понял все это в одно мгновение. И подумал, что у
Кэтлин, вероятно, есть какие-то свои, женские причины так жить. Я тоже не
собирался ничего менять, собирался сидеть смирно, хотя делал это несколько
иначе. У Гумбольдта относительно меня тоже были планы - помимо Принстона.
Когда в нем засыпал поэт, он становился злостным интриганом. А я очень
поддавался его влиянию. И только недавно я начал понимать почему. Он
постоянно возбуждал во мне интерес. И все, что бы он ни делал, казалось мне
восхитительным. Кэтлин, казалось, понимала это и улыбалась чему-то своему,
когда я выходил из машины на истоптанную траву.
- Дыши, - сказал Гумбольдт. - Тут воздух не такой, как на
Бедфорд-стрит, а? - И он процитировал: - "В хорошем месте замок. Воздух чист
и дышится легко"1.
Потом мы немного поиграли в футбол. Гумбольдт и Кэтлин постоянно
развлекались этой игрой. Потому-то и трава была вся вытоптана. Но все-таки
большую часть времени Кэтлин проводила за чтением. Говорила, что ей
приходится наверстывать, чтобы понимать мужа. Джеймс, Пруст, Эдит Уортон*,
Карл Маркс, Фрейд и так далее.
______________
* Уортон Эдит (1862-1937) - американская писательница.

- Чтобы выгнать ее поразмяться, мне приходится каждый раз устраивать
скандал, - сказал Гумбольдт.
Кэтлин подала очень хороший пас - сильный, крученый. Пока она босиком
бежала за мячом, чтобы принять его на грудь, ее голос летел за ней следом.
Мяч в полете вилял, как утиный хвостик. Он пролетел под кленами и над
веревкой для сушки белья. После долгого заточения в утробе автомобиля, да
еще в строгом официальном костюме, я обрадовался возможности подвигаться.
Гумбольдт бегал довольно тяжело, рывками. Свитера делали их с Кэтлин
похожими на новобранцев, больших, светлокожих, мешковатых.
- Посмотри-ка на Чарли, он прыгает, как Нижинский, - крикнул Гумбольдт.
Но на Нижинского я был похож не более, чем его домик - на замок
Макбета. Маленький обрыв, на котором расположился коттедж, потихоньку
осыпался, его подгрызал расположенный внизу перекресток. Рано или поздно дом
пришлось бы укреплять. "Или судиться с округом", - сказал Гумбольдт. Он
готов был судиться со всеми. Например с соседями, что развели птичники на
этой захудалой земле. Повсюду репейники, лопухи, чертополох, карликовые
дубы, сушеница, меловые провалы и вездесущая белесая глина. Нищета. Даже
кусты, вероятно, жили на пособие. С другой стороны улицы постоянно
доносилось надсадное квохтанье, очень напоминающее кудахтанье иммигранток, а
маленькие деревца рядом с домом, дубы, сумах, ясень стояли чахлые и пыльные,
как сироты. Осенние листья готовы были рассыпаться в прах и наполняли воздух
пряным благоуханием прели. Воздух был пуст, но приятен. Когда солнце
покатилось вниз, пейзаж стал напоминать стоп-кадр из старого фильма, снятого
на сепии. Закат. Из далекой Пенсильвании потянулась красная дымка, зазвякали
овечьи колокольчики, залаяли собаки в накрытых сумерками скотных дворах.
Чикаго научил меня отыскивать нечто даже в таком скудном обрамлении. В
Чикаго волей-неволей становишься ценителем ничтожных пустячков. Я