"Сол Беллоу. Лови момент" - читать интересную книгу автора

3

Мимо белых скатертей, мимо стаканов и блистающего серебра, сквозь
бьющий наотмашь свет длинная фигура мистера Перлса удалялась в темноту
холла. Он выбрасывал трость и приволакивал огромный ортопедический башмак,
ошибкой не включенный Вильгельмом в смету бедствий. Доктору Адлеру хотелось
о нем поговорить.
- Несчастнейший человек, - сказал он. - Костное заболевание, которое
постепенно его разрушает.
- Это такая прогрессирующая болезнь? - спросил Вильгельм.
- Очень тяжелая. Я научился, - сообщил ему доктор, - приберегать свое
сочувствие для истинных страданий. Этот Перлс достоин жалости больше чем кто
бы то ни было из всех, кого я знаю.
Вильгельм понял, что ему делают втык, и высказываться не стал. Он ел.
Не спешил, наваливал еду на тарелку, пока не умял свои пышки и отцовскую
клубнику, а потом еще остатки ветчины. Выпил несколько чашек кофе и,
покончив с этим со всем, сидел, оторопелый великан, не зная, что с собой
делать дальше.
Отец и сын невероятно долго молчали. Попытка Вильгельма произвести
благоприятное впечатление на доктора Адлера начисто провалилась. Старик
думал: и не скажешь, что он из хорошей семьи. Ну что за неряха мой сынок.
Почему нельзя себя хоть чуточку приаккуратить? Как можно до такой степени
опускаться? И совершенно же абстрактный какой-то вид.
Вильгельм сидел как гора. На самом деле отец был чересчур строг к его
внешности. В нем была даже, можно сказать, некоторая изысканность. Рот,
пусть большой, был тонко очерчен, лоб и нос с легкой горбинкой были
благородны, белокурые волосы дымились сединой, но отливали и золотом,
отливали каштаном. Когда Вильгельм служил в "Роджекс", он держал квартирку в
Роксбери, две комнатки в большом доме с терраской и садом, в по утрам, когда
свободен, в такую вот погодку поздней весной растягивался, бывало, в
плетеном кресле, и солнце лилось сквозь плетево, солнце лилось сквозь
дырочки, проеденные слизняками в молодом алтее, и сквозь высокую траву
солнце подбиралось к цветам. Этого покоя (он забыл, что и тогда тоже были
свои неприятности), - этого покоя нет уже. Да как будто и не с ним это было.
Нью-Йорк, старик отец - вот она, его настоящая жизнь. Он отлично понимал: у
него никаких шансов вызвать сочувствие отца, объявившего, что он его
приберегает для истинных страданий. И сколько раз уже он зарекался лезть со
своими делами к отцу, который хочет и, можно сказать, имеет право, чтобы его
не дергали. И знал же Вильгельм, что, когда заговоришь о таких вещах,
становится только хуже, совсем деться некуда, окончательная безнадега.
Говорил же он себе: отцепись, парень. Только тяжелей будет. Но вот откуда-то
изглубока подмывало другое. Если все время не держать неприятности в голове,
того гляди совсем их запустишь, а это, он по опыту знал, уже полная гибель.
И еще - как ни старался, он не мог себя убедить, что отца оправдывает
возраст. Нет. Нет и нет. Я его сын, думал он. Он мой отец. Я сын, он отец,
старый - не старый. И утверждая это, хоть и в полном молчании, он сидел и,
сидя, задерживал отца за столом.
- Уилки, - сказал старик, - ты хоть уже спускался к купальням?
- Нет, папа, пока еще нет.
- А в "Глориане", знаешь ли, один из лучших бассейнов Нью-Йорка.