"Руслан Белов. Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция" - читать интересную книгу автора

спросил, почему я пишу такую чушь. И прочитал из моей последней книги:
"...Милочка приняла любимую супругом позу: став коленями на пол, легла
на живот поперек кровати. Евгений Евгеньевич налил в фужер шампанского,
поставил его на расстоянии вытянутой руки и пристроился сзади. Сначала он
целовал жену в шею, затем в спину (Милочка вслепую поигрывала его половыми
органами). Когда эрекция достигла максимума, Евгений Евгеньевич вставил член
во влагалище и, внимательно смакуя ощущения, мерно задвигал задом (Милочка
притворно стонала). Обычно, когда подступала эякуляция, он прекращал
движения, отпивал глоток шампанского, наблюдая за любовными утехами
телевизионных лесбиянок. Иногда он закуривал легкую сигарету и делал
несколько затяжек. Лишь только член начинал опадать, Евгений Евгеньевич
принимался целовать жену в шелковую спину, в сладкое ушко и подмышками,
пахнущими ненавязчивым дезодорантом и совсем чуть-чуть - только что
выступившим потом. Милочка, как правило, кончала через две паузы, и Евгений
Евгеньевич присоединялся к ней лишь почувствовав (тук-тук) сокращения ее
матки".

- Если из-за денег такое творишь, вот, возьми, сколько хочешь, за
следующую книгу и не пиши ее, - закончив цитирование, протянул он мне пухлый
бумажник.
Я навсегда потерял к нему интерес.
Потерял интерес к человеку, ближе которого у меня никого не было. Мы
спали валетом в одной кровати, одним существом ходили бок об бок, положив
друг другу руки на плечи, играли одними игрушками...
Игрушек у нас было немного. Облупленные деревянные кубики (мы не видели
их новыми), замечательный сломанный фотоаппарат с мехами (он мог быть чем
угодно - и паровозом, и кораблем, и пушкой), калейдоскоп, еще что-то.
Я твердо знал от мамы Марии, что брат старше, и потому надо ему
уступать и относиться с уважением. Уступать было трудно - искусственно
вскормленный Андрей, был меньше ростом и не таким подвижным, как я. Видимо,
именно с тех пор к старшим, в том числе, и по положению, я отношусь
снисходительно, но с пиететом.
Первую гадость в жизни - из тех, конечно, которые запомнились - я
сделал вдвоем с ним. Как-то летом к маме Марии пришел родственник Роман (это
он подарил нам свой сломавшийся фотоаппарат); на нем, тринадцатилетнем, был
новенький, совсем взрослый кремовый костюм, такой красивый, что, казалось,
гость явился из другого мира - не нашего, карамельного, а
сливочно-шоколадного, блестящего и щедрого на будущее. За чаем мама по этому
поводу что-то резкое сказала, и мы с Андреем, уловив ее настроение (а скорее
установку), принялись оплевывать облачение пришельца.
Я до сих пор вижу этот случай воочию:
Роман, смятенно улыбающийся, уходит, убегает от нас, по цементной
дорожке, окаймленной резко оранжевой календулой, а мы с Андреем,
возбужденные, торжествующие, бежим, плюясь, следом.
Конечно, это не мы плевались. Это плевалась мама, оставшаяся в доме, и
никак не отреагировавшая на наш поступок. Много позже, а именно составляя
эти строки, я понял, почему все так получилось...

Андрей не был моим братом. Он был сыном старшей сестры мамы Марии, и
младшим братом Романа. Сестра мамы Марии умерла вскоре после рождения