"В.И.Белов. Плотницкие рассказы." - читать интересную книгу автора

сам, что нехорошо делаю, а и оторваться нет никакой силы-возможности.
Девки Федуленковы с лучиной моются, одна Раиска, другая Танька - помоложе.
Танька наша ровесница, румяные обе, розовые. Вижу, Раиска новую лучину от
старой зажигает, стоит на самом свету, ноги что кряжи. У Таньки, у той
титечки, как белые репки. Меня всего так и трясет, а сзади Винька вот за
полу дергает, вот дергает: "Дай, - говорит, - теперь мне". А ведь
оконышко-то еле во ставу стоит, стекла на лучинках чуть держатся, и весь
наш хитрый шорох слышно. Девки-то присели да как завизжат! Мать честная,
бросился я от окошка-то да на Виньку, да через него перелетел, носом в
холодную грядку. Кинулись мы от бани, как наскипидаренные, по капусте,
через изгородь да в темное поле! Крюк с версту обогнули да в деревню с
другой стороны. Утром отец будит: "Олешка, - говорит, - где у тебя ключ-то
от гумна?" - "Как, - говорю, - где, в пинжаке". - "Где в пинжаке, ничего
нет в пинжаке". Весь сон с меня
[502]
так и слетел. Искали, - нет ключа, хоть стой, хоть падай. "Потерял, -
говорю, - где-то".
Пришлось отцу из гуменных ворот пробой вытаскивать, а вечером приходит
к нам Федуленок. Отец ушел на ночь, овин сушить. Дома была одна матка,
Федуленок и говорит: "Возьми, Олешка, свой ключ да больше не теряй. В
бане-то мылся вчерась?" - "Нет, - матка моя говорит, - баню-то мы вчерась
не топили, каменку надо перекладывать". Федуленок говорит: "Оно и видно,
что не топили". А сам вот усмехается. Я на скамье как на гвоздях сижу,
готов сквозь землю провалиться, и уши у меня так и горят. Федуленок ушел,
ничего не сказал, только головой покачал. Век ему этого не забуду, что не
сказал никому про баню. Только иногда после, бывало, увидит, усмехнется,
да и скажет: "Баню-то не топил?" Потом он от меня отступился и больше не
вспоминал это дело. Вот, брат Костя, какая баня со мной была...
Олеша по-молодецки воткнул топор. Синие стариковские глаза глядели
спокойно и мудро, в то время как нос и рот изображали нескрываемое
озорство.
- В молодости все мы люди только до пояса.
Олеша закурил. Постигнув наконец смысл его пословицы, я спросил:
- Покаялся после?
- Попу-то?
- Да.
- Нет, брат, я к тому времени и на исповедь не ходил. Уж ежели
каяться, так перед самим собой надо каяться. Противу своей совести не
устоять никакому попу.
- Ну, допустим, совесть не у каждого.
- Оно, правда, не у каждого. Только без совести жить - не жить. Друг
дружку переколотим. Вот тятька мой, покойная головушка, был хоть и не
больно строг, а любил в людях сурьезность. И деткам потачки не делал, ни
своим, ни чужим. В словах у него тоже разницы не было, что с большими
говорил, то и от маленьких не скрывал. Да и скрывать-то, чего скрывать?
Вся евонная жизнь была как на блюдечке, дело ясное. Работал всю жизнь до
смертного часу, а кто работает, тому скрывать нечего.
Помню, на масленицу пекла матка овсяные блины. Сперва отец наелся,
после я за стол. По семейному чину и старшинству. Отец сидит, хомут вяжет
да на меня поглядывает. Я блинов с рыжиками да с маслом наелся, хочу из-за