"В.И.Белов. Плотницкие рассказы." - читать интересную книгу автора

стола встать. "Стой, Олешка, - тятька говорит. -
[503]
Сколько блинов штук съел?" - "Пятнадцать", - говорю. "А ну, садись,
ешь еще!" - "Не хочу, тятя". - "Ешь!" Я, значит, опять ем, а матка пекет,
только сковорода шипит. "Сколько съел?" - отец спрашивает. "Двадцать
пять", - говорю. "Ешь!" Я сижу, ем. "Сколько?" - "Тридцать два стало". -
"Ешь!" Я ем, а отец хомут отодвинул и говорит: "Ну как, Олеша, не
перевалил еще на пятый десяток?" - "Нет, тятя, до сорока два с половиной
осталось". Сидим. "Дотянул?" - "Дотянул, - говорю, - тятя". А сам еле
пышкаю. "Ну, коли дотянул, так давай, матка, собирай ему котомку, пусть в
Питер с мужиками идет!" Матка в слезы. Куда, дескать, малолетка
плотничать, тринадцать годков еле сбылось. Отец встал да и говорит: "Ты,
матка, свои звуки и слезы прикрой, а Олешке неси новые катанки". Тут я,
голубчик, и нагулялся, натешился. Только одну ночку дома и ночевал.
До Питера ехали двенадцать ден. Ехали и по ночам, лошадей покормим - и
опять в путь. Иду за роспусками да сам себя ругаю: пошто, думаю, мне,
дураку, было те два с половиной блина лопать? Сидел бы сейчас на теплой
беседе да куделю у девок из прялок дергал. Про Таньку как вспомню, так у
меня сердечишко-то и лягнет под шубой. А полоз вот скрипит, лошади
фыркают, кругом темный лес. По елкам красный месяц колобом катится,
волчица перекликается со своим серым хахалем. Мне и жаль самого себя, и
плакать противно, слезы перерос, до крепости не дорос.
Приехали мы в Питер. Две фатеры испробовали, на третьей остановились.
Первый сезон за одни харчи работал - век не забыть этот первый сезон,
рубили какую-то хитрую каланчу. Шестиугольная, помню, вроде колокольни,
купцу, вишь, взбрело в голову. Ярыка мужик, да Коля Самохин из нашей
деревни, да Ондрюшонок Миша - всех девять человек, я десятый, довесочек.
Топор у меня был свой. Помню, Ондрюшонок мне шумит: "Олешка! А ну, вставай
к бревну. Окантуй сперва да горб стеши". Я, значит, топорик взял,
приноровился, ноги расстановил пошире. Раз тюкнул, другой. А бью-то все
сбоку, не по слою тешу, а поперек, по-бабьи. Сбоку, одно слово, и ничего у
меня не подается. Гляжу, Самохин уж второе бревно начал, а я и первое до
половины не доехал. Весь вспотел. Вот Ондрюшонок, вижу, топор воткнул,
подходит ко мне. "Олешка! - говорит. - Сбегай-ка вон к Ярыке, попроси у
его бокового правилка. А то больно уж ты, парень, неров-
[504]
но тешешь-то". Я прибежал к Ярыке: "Дядя Иван, меня Ондрюшонок к тебе
послал, дай на время боковое правилко". - "Ладно, - говорит, - батюшко,
сейчас дам. Вон посиди пока, подожди". Вижу, взял обрезок, ровный такой, в
сажень длиной. Повертел, повертел, да и спрашивает у десятника: "Как
думаешь, Миколай Евграфович, этот подойдет на правилко?" Десятник говорит:
"Нет, Иван Капитонович, этот, пожалуй, тонок будет". Я стою, жду, Ярыка
другой обрезок взял, потолще. "Иди, - говорит, - Олешка, поближе". Я
подошел, а он как начал меня этим правилком по бокам охаживать! Одной
рукой меня за шкирку держит, другой правилком работает. Я кручусь,
верчусь, а боковое правилко по мне ходуном ходит... Выправили. После этого
я сбоку уж бревно не тесал, а тесал вдоль. Считай, пятьдесят годов
плотничаю.
Олеша смачно откашлялся.
- Как думаешь, не хватит для первого разу? Давай-ко, брат Платонович,