"В.И.Белов. Плотницкие рассказы." - читать интересную книгу автора

милая, пошли-поехали! Карюха была умница, меня пахать учила. Где неладно
ворочу, дак там она меня сама и выправит. Вот иду и дрожу, не дай бог соха
на камень наедет да из земли выскочит. Ну, пока бороздой прискакиваешь,
вроде и ничего, а как до конца дойдешь, когда надо заворачиваться да
соху-то заносить, так сердце и обомрет. Мало было силенок-то, аж из тебя
росток вы-
[499]
ходит, до того тяжело. Комары меня кушают, на разорке (разорок - последняя
узкая лента невспаханной земли, после которой остается лишь борозда -
Прим. авт.) так и прет в сторону. Ору я это, землю родимую, ору,
новомодный оратай, уж и в глазах у меня потемнело. Карюха на меня
поглядывает, видать, и ей жаль меня, малолетка. Полосу-то вспахал, да и
чую, что весь выдохся, руки-ноги трясучка обуяла, язык к н╕бу присох.
Лошадь остановилась сама. А я сел на землю да и пышкаю, как утопленник
воздух глоткой ловлю, а слезы из меня горохом катятся. Сижу да плачу. Не
слыхал, как отец подошел. Сел он рядом да тоже и заплакал. Голову руками
зажал. "Ох, - говорит, - Олешка, Олешка".
Ты, Костя, сам посуди, семья сам-восьмой, а работник один, да и то
японским штыком проткнут. "Паши, - говорит, - Олеша, паши, уж сколько
попашется". Ну, делать нечего, надо пахать. Ушел отец, а я и давай пахать
вторую полосу... У Козонковых полосы рядом с нашими. Козонков-отец пашет,
а Винька за ним ходит да батожком навоз в борозду спехивает. Вижу, ушел
Козонков в кусты, а Винька ко мне: "Олешка, - говорит, - до того мне
напостыло навоз спехивать. Оводы, - говорит, - заели, так бы и убежал на
реку". Я говорю: "Тебе полдела навоз спехивать, я бы на твоем месте не
нявгал" (нявгать - стонать, капризничать - Прим. авт.). - "А хошь, -
говорит, - сейчас на слободе буду?" Пока отец в кустах был, наш Виня взял
с полосы камень, да и подколотил у сохи какой-то клинышек. Отец пришел, а
соха не идет, да и только. Все время из борозды прет. Козонков соху
направлять не умел. Пошел Федуленка просить, чтобы тот соху направил. Пока
то да се, глядишь, и обед, надо лошадей кормить, Винька и рад. Так он
этому делу навострился, что, бывало, отец у него только немного
замешкается, Винька раз - и клинышек подколонул. Соха не идет, и Виньке
свобода полная. На сенокосе все на солнышко глядел, когда оно к лесу
опустится. А то пойдут с маткой дрова рубить, Виньке надоест, возьмет да и
спрятает маткин топор. Мохом его обкладет, топор-то...
Олеша замолчал, чтобы сделать передышку. Он вытесывал очередную лату
для вывешивания бани. Мне подумалось, что разговоры отнюдь не во всех
случаях мешают работе. В этом случае даже наоборот: разговор у Олеши
Смолина как бы помогал работе плотницких рук, а работа
[500]
в свою очередь оживляла разговор, наполняя его все новыми сопоставлениями.
Так, к примеру, когда выставляли раму и разбили стекло, Олеша тут же и
вспомнил, как попало ему за то разбитое Винькой стекло. С того стекла и
пошло у него шире, дальше... Это была какая-то цепная реакция. Олеша
говорил, не останавливаясь. И я почувствовал, что теперь было бы уже
неприлично не слушать старого плотника.